11.10

Сентябрь. Под Мосальском. Обжились. Д. Воронин.

Достижения под Ельней полетели к черту. Усиленная разведка проскочила в Мосальск. За ней шли колонны танков. У нас ничего нет для обороны. Ночью долго собирались, нудно выжидали, не умели принять решения, что делать.

Послали Козлова в разведку. Пропал. Пришли связисты с аэр[одрома] Василевское. Все залегли в обороне. Нудно тянули, не знали, что делать.

Ночь под Сухиничи; д. Юрьево будет долго памятна. Сидели в лесу и опять выжидали. ВВС(…)[11] ничего не знал. Приказа на дальнейшее перебазирование не давал. Народ был в крайне натянутом состоянии. Средств к обороне не было. Имелись винтовки и те не у всех.

Поздно ночью прот-к подошёл до 8 клм с 3-х сторон. Осталась небольшая горловина через лес.

Ещё до темна ст[арший] политрук подорвал себя гранатой. Глупо, нелепо. Оторвало ногу, весь взрыв принял на себя. Жил часа 1,5. Скончался. Его очень скоро забыли. Хоронили без залпа. Соблюдали маскировку.

Ночью поспешно снялись с якоря, плохо зная дорогу. Грязь непролазная, ухабины, ямы. Тащили много машин волоком. Эх, дубинушка, ухнем! «Генерал-грязь» навалился своей тягостью.

С превеликим трудом добрались до г. Таруса. Ещё до Тарусы ночевали, выбившись из сил. Там в лесу д. Юрьево я видел лица и чувствовал настроение своих тов-щей. Не было шуток, смеха. Было какое-то ожидание надвигающейся обречённости. Последний патрон в себя, так можно было слышать нередко – без каких-либо комментариев. Это обличало их внутренне.

И вот в Тарусах, за нею, в д. Кузмищево я слышал шутки, вечерком пиликала гармошка.

23.10. Монино[12]

35 м[инут] полёта южнее Москвы и те крадучись. И всё-таки он не сильнее нас. Он хитрее и организованнее. Этого у нас очень мало.

Я вижу на карте раньше всех движение коричневой чумы, одетой в броню. Она совсем близко. Она рвётся в Москву с 3-х сторон – севера, запада и юго-запада. Эти колонны огромны. Авиация им наносит чувствительные удары. Он ничего не жалеет. Он ставит на карту последние резервы. Последний приказ командующего всем сердцем приветствую. Буду работать, сколько угодно. Дальше идти нельзя.

Как великолепно, я был в бане. До чего же приятно! Семьи эвакуируются. Самолётов много. Вылеты постоянны и интенсивны.

Я вижу детей, женщин, работает военторг, хорошенькие официантки. За 4 м-ца войны я, пожалуй, первый раз вспомнил, что я могу нравиться.

До чего же человек опускается и дичает! Европа во тьме, голоде, люди лезут в землю, в щели, пещеры. Человек думает только об одном спасении своей жизни. Найти пищу. Я не голоден, но я в водовороте войны, и обстановка Монина меня столько заинтересовала, что обнаружил признаки одичания.

Там… южнее Москвы я живу у бабушки Анны Тарасовны. Молчалива, но метка в замечаниях. «Надо было больше пушек, еропланов и танков, а не махаться руками на трибунах». Вот смысл её высказываний.

29.10. д. Ильино

Живу у старушки Анны Тарасовны. За печкой лампадка неугасимая, за стенкой холодный осенний ветер. Она мне уступила своё логово, обжитое годами.

«Фриц» летает в Москву. В столовой – в земле смотрел киножурнал. Показ наша Ельня был злой иронией, фарсом[13]. Надо этот № журнала временно сдать в архив. Ей Богу, стыдно смотреть. На южном фронте дела совсем плохи, докатились до Донбасса. Л[енингра]д сохраняет свои традиции. Москва?! Оборона построена очень сильно. Неужели найдёт щель?

Работать ещё лучше и сколь угодно на благо Родины, на победу над врагом! Мне всё больше думается, что эта «чума» должна скоро дрогнуть. Мешает наша бестолочь, неорганизованность, мешает ускорить разгром