Я потому заговорил о той давней температурной аномалии, что рождающиеся в жару дети обречены постоянно страдать от простудных заболеваний. Я так думаю. Возможно, это подтвердят специалисты. Это подтверждает моё детство.

Сохранилась фотография: лежу я голенький, полугодовалый крепыш, ручки-ножки – как туго перевязанные сардельки. Ну, прямо прообраз для «голышка» – знаменитой советской целлулоидной игрушки. И ничто не предвещает, что через три месяца моя мама навсегда распрощается с этим здоровячком.

Меня сдавали в ясли, там я тяжело заболел: то ли пневмония, то ли ангина с очень высокой температурой. Я посинел. Чтобы не видеть, как я умираю, мама накрыла меня подушкой. А что она могла поделать? Детская смертность в те годы была ужасающей. Напомню, я у моих родителей уже был третьим ребёнком, а мама родилась в семье, где на свет появилось тринадцать детей, но до взрослости дожили лишь пятеро. Распространённое на тогдашней Руси явление. Количеством перекрывали низкое качество медицины и тяжёлых бытовых условий.

Когда я под подушкой утихомирился, мама сняла её, подумала, что дитё отмучилось. А я, уже слегка подрумяненный, мирно посапывал, не ведая, что, вернувшись практически с того света, проживу ещё более восьми десятков лет… Тогда я, по сути, родился во второй раз.

Говорят, кто пережил смерть – проживёт долго. Но моё детство этого не предвещало. Рос я очень болезненным ребёнком. Простуды случались два раза в год, при переходе от тепла к холоду и наоборот. Меня мучила ангина. Я был слишком бледен и худ, нередко кружилась голова, особенно в начале лета, с наступлением жары. При всём при этом я не переболел ни одной детской болезнью! Конечно, мне делали все необходимые прививки (в этом надо отдать должное советской власти). Но, возможно, всякие заразы не успевали повлиять на мой организм, который так часто болел ангиной, а значит я постоянно принимал антибиотик – тетрациклин. Правда, компетентные люди пугали меня нехорошими последствиями.

Когда поменьше был, мама купала в тазу, прямо дома, где не было никаких удобств. «С гуся – вода, с Толюшки – худоба…», – приговаривала она, повторяя бабушкины слова. Но худоба и бледность не смывались. В сельской среде легче переносил все температурные перепады, переохлаждения. Хотя и там однажды тяжело заболел. Но там лишь однажды.

В четвёртом классе, видимо, я совсем стал плохо выглядеть. Повезла меня мама к невропатологу аж на станцию Новая – в нашей поликлинике нужного специалиста не оказалось. Там меня дотошно опросили. Я рисовал квадратики, показывал, как у меня в глазах двоятся предметы. Двоились ли на самом деле, я не был уверен, но под напором настырного врача, и чтобы не огорчать маму, которая так старалась меня вылечить, я что-то чертил на докторском листе. И мне назначили уколы с глюкозой. Десять раз ездил в клинику на электричке. Один – маме было не под силу так часто толкаться в переполненных трудовым людом поездах.

В шестнадцать лет устроила она меня в железнодорожную больницу, что располагалась прямо возле платформы Перово. Там и сейчас что-то медицинское находится. Кто-то из врачей посоветовал ей обратиться туда, поскольку меня замучила ангина, а там была новая техника. Назначили мне десять сеансов облучения «кобальтовой пушкой» – по пять с каждой стороны горла. Врач решил, что лучше мне не выдирать гланды, а уничтожить их облучением. Я ложился на бок. Меня накрывали толстым, похожим на резину, тяжёлым покрывалом. Надо мной в темноте склонялся какой-то сложный аппарат и в оставленную над моим горлом для его луча маленькую дырочку направлял поток частиц.