Работа была грязной. Дядя Толя каждый вечер приходил домой в промасленной робе, с полным набором запахов горюче-смазочных материалов. В летнюю страду сильно уставал. Но трактористы больше зарабатывали. К тому же им давали даже деньги, а не эфемерные «трудодни».

В соответствии с этой мирной профессией его призвали в армию танкистом. Война уже закончилась, и всё бы хорошо, да произошёл нелепый случай. Как один случай, один поступок может круто повернуть всю оставшуюся жизнь! Стоял молодой солдат на посту, охранял так сказать матчасть – танки. Подошёл дружок, протянул свёрток: «Спрячь до утра». Он что-то украл и решил воспользоваться дружбой. Добряк Толян помог другу. И загремел на длительный срок за укрывательство вора социалистической собственности, да ещё во время дежурства.

Его ГУЛАГ – это угольные шахты Урала. Работал в Кизеле, основанном возле рудного и угольного месторождений ещё в восемнадцатом столетии. В январе 1953 года, по сведениям, почерпнутым мною в интернете, в Кизеловском исправительно-трудовом лагере содержалось около 23 тысяч заключённых. На том и держалась топливная экономика страны…

Анатолий трудился старательно и сделал карьеру: стал десятником, очень хорошо зарабатывал – какие-то сумасшедшие по московским понятиям суммы. Женился на симпатичной женщине, с редким именем – Ава. Возможно, это какой-то редкий сокращённый вариант известного имени (может, Алевтина?), но я её так и звал – тётя Ава. У них тоже родилась дочь.

Срок у Анатолия закончился (когда точно – не знаю), но они продолжали жить там же: куда и к кому уедет бывший зек? А тут товарищ Сталин возьми да умри, и появились в стране кое-какие послабления. В частности, вроде бы можно было к родственникам прописаться даже в Москве. Потолкался дядя Толя по домоуправлениям, где можно было бы устроиться, скажем, кочегаром в котельную или дворником и получить служебное жильё, а главное – прописку.

Нынешнему поколению уже и невдомёк, что Москва была закрытым городом для всех остальных советских граждан кроме самих москвичей. Столица – не резиновая территория, туда со всей страны стремились попасть, вот и решила верховная власть ограничить доступ к окрестностям Кремля.

Жизнь в Москве, разумеется, была более налаженной, чем во всех других частях необъятной Родины, и здесь больше карьерных возможностей. Как и сейчас. Но просто приехать и постоянно жить тогда, в отличие от нынешнего времени, было невозможно. Без прописки на работу не брали. Конечно, номенклатура пробиралась по советской «вертикали»: в столицу переводили партийных, административных и комсомольских функционеров, прокуроров, военных, милицейских и прочих службистов. Им тут же беспрепятственно, безо всяких очередей давали жильё.

А чтобы «простым гражданам» обосноваться в Москве, люди использовали всякие ухищрения.

Или заключали фиктивные и не фиктивные браки с москвичами (москвичками). Я лично знал нескольких парней, которые «выходили замуж» за москвичек с жильём. И был знаком с девушкой, приехавшей с Северного Кавказа и готовившейся выйти замуж фиктивно, ради прописки. Я сам после свиданки отводил её к будущему «мужу».

Или протискивались в Москву «ползком»: находили работу в самых отдалённых районах Подмосковья, прописывались там, а потом шаг за шагом, путём обмена или перехода с одного места работы на другое, приближались к окрестностям Кремля. Один мой друг-журналист, не москвич, таким способом постепенно добрался до Ясенева. Причём на последнем этапе я через начальника Московской железной дороги Ивана Паристого (его имя посмертно, в 2006 году, присвоено фирменному поезду на брянском маршруте) помогал ему обменять полученную в Подмосковье новую квартиру на столичную. Тут сошлись интересы наших организаций. У железнодорожников было много сотрудников в области, но очень мало строилось там жилья. У нашей областной газеты, где я был председателем профсоюзного комитета, наоборот: легче было получить квартиру за пределами МКАД, чем внутри.