– Любочка, – ответила Любочка, забирая банку и прижимая её к груди, словно прячась за ней или ища утешения, а то и радуясь, что её собственность вернулась обратно. – Я живу вот здесь, недалеко.

– В маленькой деревушке?

– Да.

– И как называется это прелестное место?

– Тумачи. А в другую сторону – большое село Житнино. Вы оттуда?

– Ээээ… не… м… да! Я оттуда.

– А почему Вы здесь? Почему Вы не идёте домой? Вы устали? А куда Вы ходили?

– Стой, стой! Куда понеслась? Ишь, какая шустрая. – Дядя улыбнулся. – Выпил я вчера с приятелями, понимаешь? Поехали кататься. Ну и заехали куда-то за поля, а возвращаясь, они про меня забыли. Что мне надо было делать? Я пошёл через эти бескрайние поля. Всё кукуруза, одна кукуруза, тянется и тянется, – рассказывал дядя. – Чуть с ума не сошёл. И натолкнулся на шалаш. Как оказывается, немного не доплёлся до дороги. Лёг я тут и заснул. А тут – ты, и песни поёшь. Я и проснулся. Понимаешь? Всё никак не дойду. Такие дела. Сушняк долбает.

– Аааа, – понимающе протянула Любочка.

– Голова трещит, горло ссохлось, – произнёс дядя. – Хоть ложись да помирай.

– Щас бы пожрать да хорошенько всхрапнуть, – мечтательно добавил он, изображая безразличие к девочке, будто бы и нет её рядом.

Но пущенные на воздух слова, якобы никому не предназначенные, а лишь отобразившие его помыслы, самым прямым образом имели отношение к девочке. Несмотря на её малый возраст, он надеялся, что сможет получить от неё и эту «божескую милость».

– Вы хотите кушать?

– Ага, – дядя оживился. – Жутко сводит живот. Было бы чего, я слопаю хоть лягушку.

– Я лягушек здесь не видела, – сказала Любочка, удивляясь. – Я могла бы чего-нибудь принести, только бабушка с дедушкой не позволят, если увидят.

– Бутербродик можешь? – жадно спросил дядя. – С колбаской! Ты возьми, вроде как для себя и живенько ко мне, – посоветовал он. – И ещё бы зелёного лучка для полноты композиции, а?

– Я не знаю. Меня могут больше не отпустить. Мне самой пора обедать, а я вот, убежала к Вам.

– Да? – дядя растерялся. – Ну, тогда приходи, когда сможешь. Только помни наш прежний уговор: никому – ни слова.

– Хорошо. А почему?

– Да, видишь ли, я хочу вздремнуть. Спокойно тут. Отлежаться хочу. Сил накопить. А как приду в норму, так ворочусь домой. К жене, к детишкам… Меня ведь обязательно станет пилить жена, потому что ночью я был неизвестно где. Такие дела. Никакого покоя не будет. – Он смотрел на девочку с надеждой. – Мне надо сперва отдохнуть. В Тумачах меня знают, и могут донести ей, и она прибежит. – Дядя вытаращил глаза. – Ты представляешь, что тогда будет? Уууу… страшно представить. Она у меня такая, что только держись. Хоть сковороду под портки подкладывай, чтобы не больно было. Она может так разойтись, что мало не покажется. Понимаешь?

– Понимаю. Бедненький дядечка. Но это нехорошо. Не надо пить и ходить неизвестно где. Жену и детей любить надо.

– Да-да, – поспешно сказал дядечка. – Ты иди, и никому не говори, а я спать буду. Правда, натощак не особо поспишь. Ну да ладно, чего же поделать… а то принесла бы чего, а?

– Не знаю…

Всё это время Бориска сидел на почтительном расстоянии. До него долетали лишь отдельные слова. Он не продвигался дальше, боясь быть услышанным. Бориска посудил, что, если что-то случится, он это либо распознает по доносящимся движениям, либо Любочка вовремя о нём вспомнит и позовёт. Но всё же Бориска колебался: показаться?.. или не стоит? Зачем себя обнаруживать? Вот если Любочка проговорит с дядькой ещё нескольких минут, тогда можно озаботиться и крепко задуматься. Но, когда ушей Бориски достигло слово «обед», он лишился всяких сомнений.