– Будем всё держать в тайне. А там если что (во что я не верю), выставим этого Бутвиля, как единоличного зачинщика дуэли. Что при его репутации будет не трудно сделать. – Сказал Рокфор.

– Ты всегда умеешь найти нужное слово. – Похлопав графа по плечу, де Гиз окончательно успокоился и перевёл свой взгляд в сторону сцены, на которую ему вновь не удалось вот так прямо посмотреть, из-за появления ненавистной ему мадам де Ажур.

«Тьфу. Видеть её больше не могу», – Герцог при виде мадам де Ажур вновь взволновался, а всё потому, что он терпеть не мог любой неловкости, на которую его как раз и подвигла мадам де Ажур. И тогда, когда Генрих вдруг неожиданно покинул их, оставив де Гиза, так сказать в положении сказавшего предпоследнее слово, что есть оскорбление его светлости, то герцог даже оказался в некотором роде смущён тем, что мадам де Ажур, оказалась свидетельницей этого его фиаско (то, что он выступила для него временной подпоркой, от которой он немедленно отказался, как только пришёл в себя, то этот факт уже выпал из его памяти). Отчего герцог ещё больше разнервничался и, потеряв полноценную связь с языком, молча, как истукан стоял напротив мадам де Ажур, больше его напуганной такой грозной молчаливостью герцога.

И чем дольше молчал герцог, тем сложнее ему было выдавить из себя слово и тем страшнее становилось мадам де Ажур, по зловещим слухам палачей, знавшей к чему или куда приводят (в Венсенский замок, в башню «Дьявола», где помещаются все те, с кем больше не о чём говорить) все эти недоговорки и молчание высокородных господ. И мадам де Ажур уже потеряв связь со временем и со своими ногами, уже было приготовилась пасть перед герцогом в раскаянье за своё любопытство, как герцог, уже сам не выдержавший этой пытки себя видами мадам де Ажур, в нервном приступе закрыл глаза и с маской безразличия двинулся подальше от этого места туда, куда его глаза не глядят.

Что только на первых порах, когда открытое пространство зала позволяет не натолкнуться на кого-либо или на что-либо, легко сделать. А вот когда перед вами стоят двери, а вы их не видите, то вероятность непопадания в них увеличивается многократно. Но к удивлению мадам де Ажур, герцог не промазал, а без всякого со своей стороны затруднения, с первого раза попал в дверное пространство, и всё это с закрытыми глазами. Правда, если не быть столь легковерным, как мадам де Ажур, а иметь некоторую предубеждённость к герцогу де Гизу, то, пожалуй, все эти его успехи в плане попадания в двери с первого раза, можно записать насчёт его хитроумности. Где де Гиз, так сказать, слегка с жульничал и оставил для себя небольшое пространство – он не до конца закрыл глаза, что и позволило ему безошибочно с ориентироваться в пространстве.

Ну а мадам де Ажур, несмотря на то, что ей не пришлось прибегать к таким хитроумным выходам из этого затруднительного положения, всё же испытывала некоторую разориентацию, как в дворцовом, так и в своём статусном пространстве, где она теперь и не знала, в каком качестве находится перед лицом герцога. А заговорить с ним она теперь уже точно не посмеет. И мадам де Ажур, как натура легковерная и вспыльчивая, находясь во всём этом сомнении, тут же предалась осуждениям его возрастной недальновидности, и как только она войдя в зал, увидела герцога, то тут же потемнела в глазах и начала вешать всех собак (а все знали некоторую обособленность герцога от собак, которых он даже на охоте старался обходить, а лучше объезжать на лошади стороной) на герцога: «Да что б ты сдох, старый хрыч! Сам меня позвал, а теперь я ещё и виновата. Ненавижу!».