И, конечно, Генрих, как большой ценитель кошелей и их содержимого, такого допустить не мог и не смел, и он быстро, пока это не привлекло лишнего внимания у сидящих вокруг придворных (у придворных был особенный нюх на золотые монеты, которые в основном и прятались за стенками этих кошелей) перехватывает кошель из рук маркиза. Правда, на этот раз, Генрих, по весьма веской причине – присутствия вокруг них большого количества публики, которая обязательно захочет сглазить его и ни чей больше кошель, решает, его не подкидывать на руке, а быстро засунув за пазуху, таким образом, через свой сердечный ритм, измерить суммарность кошеля.

– Что ж. Почему бы и не помочь, если об этом так уважительно просят. – Сказал Генрих, на чьём лице даже проскользнула улыбка. – Ну и как думаешь, согласие канцлера маркиза де Шатонёф дорого нам обойдётся? – уже сурово спросил Генрих маркиза.

– Ведь вы же знаете, что не всё измеряется деньгами, и ваша поддержка и вовремя сказанный дельный совет на Совете, разве не есть достойная награда даже для канцлера. – Сказал маркиз, несказанно удивив Генриха своей бескорыстностью и, заставив его даже испытать потребность проявить дружеское участие к маркизу, похлопав его камзолу, для того чтобы выбить из него пыль. Где он, к своему ещё большему удивлению, обнаруживает, что маркиз, как оказывается, только на словах бессребреник, когда как на самом деле, в потайных местах его камзола, как он сам говорит, по его забывчивости обнаруживается ещё один, не менее, а даже более тугой кошель.

Ну а Генрих, конечно же, не может себе позволить, чтобы маркиз нёс на себе такой груз ответственности (ведь любой тугой кошель, это, прежде всего, ответственность за себя, а не как все, заблуждаясь, думают – возможности), и он в один момент, каблуком своих ботфорт жёсточайше придавливает возможные попытки маркиза потворствовать своему неблагоразумию, и пока маркиз, находясь в придавленном болевом ступоре отвлекся, быстро перекладывает из его камзола в свой этот найденный кошель.

– Можешь не беспокоиться. Я о нём позабочусь. – Похлопав себя по камзолу, убеждающее сказал Генрих.

– Не сомневаюсь. – Как-то уж дёргано ответил маркиз Досада, что даже можно было подумать, что он как раз очень сильно сомневается в Генрихе и возможно, что даже выражает сильное беспокойство за его судьбу. Но Генрих, почувствовав себя великолепно, уже не обращает внимания на все эти мелочи, когда перед его глазами стоят все эти, нет, не ответственности, а почему-то возможности, которые несут в себе эти тугие кошели. Ну и Генрих, под воздействием близости кошеля, даже на одно мгновение задумался о своём безответственном поведении по отношению к содержимому одного из кошелей, и пока ещё в мыслях, пожелав пустить пыль в глаза графине де Плезир, которая из-за своего кокетливого поведения и что уж греха таить, сверх мерной привлекательности, давно уже не выходила у него из ума.

Ну а если кто-то или что-то долго не выходит из твоего ума, грозя со временем там поселиться на всю жизнь, то это чревато умопомешательством. Ведь когда в управление той же головой, вмешивается кто-то ещё, то это всегда сбивает с пути и значит, для того чтобы оставаться себе на уме и быть здоровым, нужно непременно освободить свой ум от этой постоянной занятости, в которой замешана эта, очень занятная графиня де Плезир. Так что, все эти, только с первого взгляда кажущиеся безответственными предложения Генриха, на самом деле, несут в себе много здравого смысла.

Правда, наряду, теперь уже понятно, что здравых мыслей Генриха, у него возникло несколько сумасбродных мыслей, где он купит лучшую карету на выход (он не будет, как это делают некоторые весьма неразумные герцоги, покупая пятнадцать карет разом, для того чтобы, выбрав самую быструю, оставив её, остальные потом распродать) и предложит графине воспользоваться его каретой для прогулок. И вот когда она, выразив согласие (в этом Генрих не сомневался), отправится в карете на прогулку, то он, переодев в разбойников своих верных людей, устроит засаду, а вслед и нападение на неё.