— Не смейте приближаться! — бросает через плечо.

Однако идет вовсе не в направлении оставленного нами торжества или хотя бы деревни. На берег выходит. И быстрым шагом, спотыкаясь на камнях, идет вдоль речки.

Не бежит, что странно. И даже разуться не пытается. Что тоже несколько непонятно. Из-под подола мельтешат нехилые каблучки. Это она еще с ними мне мелкой кажется.

Гля, как бы ноги не попереломала…

Срываюсь за ней следом. Нагоняю, когда она уже едва не забредает в лесок. Ловлю хрупкий локоток.

— Оставьте! — рычит, словно разъярённая фурия, вырываясь из моих рук.

Надо же…

Невольно подчиняюсь. Но лишь на секунду. Залюбовавшись снова потрясающим зрелищем.

Она – будто призрак в своем белом одеянии, мечется среди высоких деревьев, сквозь кроны которых пробиваются последние лучи. Волосы разметались в бессильной борьбе с самой собой. Грудь, тесно передавленная корсетом, нервно вздымается от судорожного дыхания. И все в ней выдает истерику. Но не сдается, упрямица.

Мой психолог, может и шарлатан, но мысли толковые время от времени выдает. И вот одна из них мне особенно нравится: если не выпускать свои истинные эмоции наружу, то они будут проявляться очень нежелательно и вовсе не там где надо.

Злишься – злись, а не пытайся это замять.

Радуешься – улыбайся, а лучше смейся.

Больно – плачь. И если мне — взрослому дядьке, подобное не пристало. То уж хрупкой девчушке сейчас точно не помешает.

Моя украденная невеста вдруг вздрагивает и принимается ковырять складки своего пышного подола.

С интересом наблюдаю за ее манипуляциями, пытаясь сообразить, что она делает. И наконец понимаю, когда она выуживает из складок небольшой мешочек. Будто калита для монеток, но чуть побольше. Беленький, потому я его сразу-то и не приметил.

Телефон там. Вот оно что. Собралась на помощь звать. Ну, хоть немного разумных реакций от нее дождался.

— Да, пап, — очевидно, отвечает на входящий звонок. — Прогуляться вышла.

Тяжело вздыхает, слушая ответ отца:

— Ну, пусть пьет дальше, — ровным тоном говорит. — Праздник ведь. Мне просто тамада не понравилась. Я погуляю лучше.

Снова замолкает, нервно ковыряя бусины на своем поясе. Бросает на меня короткий взгляд исподлобья:

— Все хорошо, папочка. Конечно, никто меня не обидел. Кто посмеет? Я ведь твоя доча, — усмехается, будто пытаясь успокоить отца. — Отдыхайте. Не зря же на свадьбу потратились.

Кладет трубку, и вперивает в меня гневный взгляд:

— Ну и что тебе надо?! — вздергивает подбородок, стараясь казаться храброй. Да я и так уже оценил. — Убить меня собрался?

— А есть за что? — усмехаюсь, приподнимая бровь.

— А психам вроде тебя еще и повод подавай?

— Кто из нас тут псих еще надо крепко подумать, — едва заметно сокращаю между нами расстояние. — У тебя только что была возможность спастись, пожаловавшись на меня отцу. Но ты почему-то не воспользовалась шансом.

— Не могу отца дергать лишний раз, — передергивает плечами раздраженно. — Все еще надеюсь, что ты — ложная тревога. Тогда у меня еще есть шансы вернуться живой, и ему вообще не придется узнать об этом беспределе. А если напугаю его, то неизвестно чем это для него закончится!

— В такой ситуации, когда считаешь, что я какой-то маньяк — волнуешься за кого-то другого? — удивляюсь я. — А о тебе кто позаботится?

Точеные бровки болезненно вздрагивают. Опять с толку меня сбивает своей странной реакцией. Я будто что-то зацепил. Живое такое. Естественное.

— Он не кто-то другой! — рявкает. — Он мой папа! И у него сердце слишком большое. Доброе. И слабое!

Вот черт. Нехорошо как-то все это выходит.

Однако она будто вынуждает меня снова поверить в человечество, а потому мне совсем не хочется прекращать этот абсурдный по своей сути диалог.