– Уйди с дороги, дура! – кричит водитель, высунув голову в боковое окно.

Никак не отреагировав на него, я продолжаю стоять как вкопанная. Не захочет же он меня переехать! Хотя, кто знает, на что способны псы Власова. Двое из них уже пришли на помощь водителю. Обходя бульдозер с двух сторон, ко мне направляются два амбала в кожаных куртках.

– Ты что тут встала, идиотка? – рычит один из них, нависая надо мной.

Смотрю на него и молчу, словно язык проглотила.

– Уйди по-хорошему, – сверлит меня мелкими глазами. – Ты глухая? – хватает меня за плечи, судя по всему собираясь то ли сам меня с места сдвинуть, то ли прибить.

– Эй, – одёргивает его второй, который до сих пор и рта не открыл. – Босс сказал, не трогать её, – с опаской смотрит по сторонам.

Этот неандерталец отпускает меня, а я победоносно хмыкаю и задираю голову. Значит, Власов решил снова меня напугать, и вот эта показуха в надежде, что я прибегу и упаду у его ног. А вот хрен вам, господин Власов! Если надо будет, то я простою так весь день, но к нашему дому никого не подпущу.

– Лиза! Боже мой! – раздаётся на всю улицу голос бабушки и, повернув голову в сторону дома, вижу, как она идёт ко мне. – Ироды! – кричит она. – Отойдите от неё! – помахав в воздухе какой-то палкой, угрожает этим лысым головам.

– А эту трогать можно? – спрашивает тот, что минуту назад схватил меня за плечи и, отодвинув полы куртки, обнажает спрятанный под поясом брюк пистолет.

Округлив глаза и забыв, как дышать, я смотрю на бабушку, что продолжает идти ко мне, и снова перевожу взгляд на этих двоих. Нет! Неужели они на это способны?

– Бабуль, иди в дом, я сама разберусь, – обеспокоенным голосом кричу ей, но она меня, конечно же, не слушается.

Мужик достаёт пистолет, машет им в воздухе, чешет себе затылок, словно у него в руках не опасный предмет, а игрушка.

– Лиза! – увидев эти манипуляции, опять кричит бабушка, ускоряя шаг. – Лиза, – раздаётся за спиной уже сдавленный голос, и я на секунду оборачиваюсь.

Схватившись за сердце, бабушка застывает на месте, палка падает из её руки, а сама она начинает оседать на землю.

***

Смотрю на свежую могилу и не знаю, как жить дальше. Даже слёз не осталось, чтобы выплакать всю боль. А можно её выплакать? Думаю, нет. А боль адская, словно от тебя отрезали кусочек плоти без анестезии. И зашить рану невозможно, она кровоточит, забирая последние силы.

– Лизок, – раздаётся голос старого друга, а после его рука касается моего плеча.

Все давно ушли, а я с места сдвинуться не могу, так и сижу на дряхлой скамейке и смотрю на гору земли, под которой лежит моя бабушка. Несколько одиноких гвоздик и скромные венки украшают могилу, а с креста на меня смотрит улыбающаяся бабуля.

Не хочу уходить отсюда. Куда? В пустой дом, где больше не будет пахнуть свежей выпечкой? Где никто не будет будить меня по утрам, а вечерами не отправит мыть руки, чтобы сесть за стол.

Там стало так тихо, так пусто, словно вместе с ней, ушло всё. А так и есть. Она была мне и мамой, и папой. Она меня вырастила в любви и заботе, не было человека ближе, чем она. А теперь я стала сиротой.

– Мне очень жаль, – говорит Дима и гладит меня по плечу.

Не хочу отвечать, и, несмотря на то, что его прикосновения мне неприятны, сил сбросить его руку нет.

– Уже темнеет, пойдём, я отвезу тебя домой, – тем не менее продолжает бывший друг.

– Уходи, Дим, – сдавленным голосом бросаю я.

– Но… Лиз, прости меня, я тогда злился, не думал, что говорю…

– Уходи! – требовательно повторяю.

Не нужны мне его извинения, не верю в их искренность. И ему больше не верю. Никому не верю.