– Спасибо, что пришёл за мной… – прошептала и провалилась в нирвану.

***

– Девушка очнулась… – услышала голос женщины, говорившей на турецком.

Вместе с ним пришла боль в правом плече, кистях рук, обеих почках. Голова казалась центром проблем – виски будто простреливало, кожа болела до кончиков волос. Глаза открывать оказалось тоже больно – веки словно наждачкой срывали слизистую. Так же дико сухо было во рту. Карта тела алела перед внутренним взором пятнами боли.

Я с трудом разлепила губы, казалось, кожа на них треснула.

– Где я? – прохрипела едва слышно по-русски.

Рта коснулась мокрая ткань, промочила иссушенную кожу. Надо мной склонилась полная черноволосая женщина в молочно-белом колпаке и таком же одеянии. Держать глаза открытыми не могла – слепило всё белое, ярко освещённое солнечными лучами.

– Что случилось? – прошептала, жадно проглотив капли просочившейся в рот воды. – Пить хочу…

Захотела подняться, превозмогая слабость, но оказалась связанной по рукам и ногам.

– Лежи спокойно, – незнакомка придавила мою руку к постели, и я почувствовала в ней катетер, а с трудом повернув голову, увидела капельницу, и чуть дальше – экран с какими-то показателями. – Уж раз очнулась, всё будет хорошо.

Я закрутила головой – какая-то комната, небогатая, но просторная. Или так казалось после клетки. Я была здесь одна, если не считать не улыбчивой женщины средних лет с крупными чертами лица. Дёрнув ещё раз руками и попытавшись оторваться от подушки, упала в изнеможении. Болело всё, но больше всего беспокоила боль в почках. Холодящая, ноющая, выматывающая и без того хлипкие силы.

– Что со мной случилось? – снова просила по-русски.

Женщина не ответила, только по голове погладила и обернулась на звук открывшейся двери. Я тоже.

На пороге стоял Бог. Красивый до слёз, в самой силе – ему лет тридцать пять, в тёмно-синих лёгких штанах и голым торсом. Ещё Сергей Есенин сказал, что всё начинается с взгляда. Его был проникновенным… до самой глубокой точки моего естества. В груди припекло, словно клеймом: я – его. Могла бы смотреть на этого мужчину, не отводя взгляда круглые сутки всю оставшуюся жизнь, касаться его, не отрывая рук и губ. Наваждение, совершенно несвойственное мне. Дикий магнетизм. Его пять шагов от двери до меня казались медленными. Мы смотрели в глаза друг другу.

– Господин… – произнесла почтительно женщина и оставила нас наедине.

Мужчина разглядывал моё лицо с интересом, молча обошёл кровать и остановился в ногах. Откинул простыню, которой я была накрыта по пояс, и я почувствовала, что он отвязывает мои ноги.

– Зачем меня связали? – спросила на турецком.

Бог беззлобно ухмыльнулся.

Я прислушалась к своему телу, ища следы сексуального насилия. Но там, где по логике должно саднить от сухого вторжения, ничего не беспокоило. Да и во рту не было известного привкуса. Меня не тронули.

– Кто вы?

– Энвер Я'мур. – Бог развернулся и направился к двери. Уже когда положил ладонь на ручку, небрежно бросил: – Лучше меня не разочаровывать.

Оставшись одна, я обессиленно закрыла глаза.

Энвер.

О, Боже…

Даже в самые чрезвычайные моменты он никогда не появлялся на заброшенной фабрике. Хотя, может, смерти невольниц и побеги с гнусными жестокими наказаниями лишь для меня нечто чрезвычайное. А для Энвера такой чрезвычайкой оказалась я. Но почему? Из-за Кемрана? Кто он такой? Почему его интерес ко мне не понравился Энверу? Чем мне это грозит? Почему Кемран вернул меня Энверу?

И, разрази горы камнепад, почему воплотившийся в живого человека ужас оказался настолько привлекательным?! Как может красота внешняя сочетаться с такой чудовищной и бесчеловечной натурой?!