Я немного расслабляю хватку, Мира вырывается и падает задницей на пол. Потом встаёт, поправляет свое платье и садится, как раньше, напротив.

– Ты не будешь истерить? – спрашиваю я.

– Нет. Я буду есть. И когда на часах будет одиннадцать тридцать, я встану и пойду домой, а ты можешь остаться и перетрахать здесь всех, мне плевать.

Пододвигает к себе тарелку, и спокойно отрезает ножом кусочек мяса, отправляет его в рот вилкой.

Такая Мира даже интереснее прежней.

В одиннадцать тридцать я встала из-за стола. К тому времени Тимофей выпил порядком, но глаза были на удивление трезвыми. Я же не пила крепкий алкоголь уже несколько лет, и несмотря на то, что выпила немного, все равно подташнивало. Огорчало и то, что машину придётся бросить здесь. Утром ехать в садик… Жили мы не близко, таких садов, специализированных, всего на город было несколько штук.

– Я поеду, – твёрдо сказала я.

Я была готова к чему угодно. Очевидно, что ему нравилось меня унижать. Не верю, чтобы после стольких лет, после стольких тонн презрения он все ещё меня хотел. Значит, просто хотел показать мне моё место. Шлюшье.

– Я вызвал водителя, – ответил Тимофей. – Будет ждать тебя у машины.

– Спасибо, – растерялась я, не ожидая от него такой внимательности.

– Отработаешь, – фыркнул он, ломая единственное мгновение, когда он показался мне почти прежним.

Уходя я видела, как одна из девушек скользнула за его стол. Неприятно покоробило, пусть я и говорила себе – мне все равно. Он явно не хранил целибат все эти пять лет. И это не моё дело.

Обещанный водитель ждал меня у дверей и вместе со мной вышел на улицу. Я передала ему ключи, сидеть в своём автомобиле на пассажирском месте было непривычно. Оглянулась назад – детское кресло пришлось убрать в багажник. Вечером, когда Тимофей сел ко мне в машину первый раз, меня спасло только то, что у нас с Никой здесь хаос – на кресле лежал мой пуховик.

– Доброй ночи, – пожелал мне водитель.

А Тимофей даже не попрощался. Он…он не тот, кого я раньше знала и любила. Вдруг стало грустно. Остро хотелось плакать. Я поднялась в квартиру. Её мы снимали у милейшей пожилой женщины, она была одинока, и иногда сидела с Никой, когда я её просила.

Не буду плакать из-за него.

– Простите, что так поздно, теть Надь, – извинилась я.

– Да брось… что мне, я же в соседнем доме живу. Быстро добегу. Егоза твоя толком не ужинала, зато втихаря наелась конфет. Вроде спит крепко.

– Спасибо!

Я обняла её. Она вкусно пахла теми самыми конфетами, немного шампунем для волос, и почему-то, укропом. Её запах был таким домашним и уютным, а после этого вечера так покоя хотелось. Я отстранилась и улыбнулась.

– Чаю поставлю.

– Домой побегу, – отмахнулась женщина, ушла, оставляя меня на тесной кухне одну.

У меня была большая семья. У мамы было целых шестеро братьев, и все детство я провела в окружении миллиона кузенов и кузин. И казалось, мы любим друг друга. Потом умерла бабушка, которая, как цемент скрепляла нашу семью. Затем, когда брак с Тимофеем уже трещал по швам, ушла мама.

И оказалось вдруг, что все мои родственники мне словно чужие. Со многими из них я не виделась по несколько лет, и самое страшное, я по ним не скучала, и они по мне тоже.

И когда моя жизнь разделилась на до и после, ничего меня не держало в городе. Мой любимый мужчина, тот, которому я отдала и свое сердце, и свою невинность, меня бросил. То, что я уже беременна, я не знала.

Честно, мне сдохнуть хотелось. Я была такой одинокой. Сходила к маме с бабушкой на могилу, попросила прощения за то, что скоро к ним присоединюсь. Сидела в парке и размышляла, каким способом это сделать. Пугала боль. Я не хотела умирать, я просто хотела, чтобы ничего не было. Я так счастлива была с Тимофеем, что просто не представляла, как без этого счастья дальше жить.