– А, – сразу поскучнел шофёр. – Закурить есть?

– Не курю.

Мы вытащили лодку из воды и помогли погрузить её в кузов. В кабину вместе с шофёром сел один из милиционеров.

Следователь коротко дал ему указание. Затем дверцы грузовика захлопнулись, и он укатил в сторону города.

Нас в тот день допрашивали почти до темноты. Следователь оказался въедливым, да и убийство – не квартирная кража. Когда же следователь увидел документы убитого, вопросы посыпались лавиной.

В животе бурчало от голода, царапнутая дробиной щека болела, голова была тяжёлой и соображала плохо. Как ни странно, это оказалось на руку. Когда следователь стал подробно выяснять мою биографию чуть ли не с момента зачатия, я вдруг обнаружил, что отвечаю ему совершенно на автомате. И говорю те вещи, которые до этого времени вспомнить не мог.

Нет, иногда неизвестные прежде моменты всплывали в мозгу яркими вспышками. Но так же мгновенно затухали прежде, чем я мог в них разобраться. А тут прямо целая картина выстроилась. И не сухими строчками протокола, а живой, настоящей памятью.

Слава богу, гораздо больше следователя интересовали подробности убийства и мои взаимоотношения с Жмыхиным и Самохваловым. Иначе он точно поймал бы меня на нестыковках.

Фёдора Игнатьевича отпустили первым. Он тут же сел в машину и поехал в Светлое. Вернулся через двадцать минут и привёз бидон тёплого молока с фермы и несколько буханок хлеба. В «Газике» нашлась алюминиевая кружка. Этой кружкой мы по очереди черпали из бидона молоко, запивая им вкусный ноздреватый хлеб.

***

Я отвязал одну из лодок, сел на вёсла и медленно поплыл вдоль берега в ту сторону, где неделю тому назад охотились браконьеры.

Дело было вот в чём. Когда следователь заносил в протокол их добычу, среди крякв и чирков я увидел крупную птицу в сером с белым оперении, с ярко-оранжевым клювом.

Это был серый гусь – птица, вполне обычная для Центральной Европы, но чрезвычайно редкая у нас. Браконьеры не пожалели редкую птицу. А может, просто не стали разбираться – сбили влёт и закинули в лодку.

И теперь я искал гнездо серого гуся. Судя по размерам, убитая птица была самкой – самцы, обычно крупнее чуть ли не вдвое. Значит, у неё вполне мог остаться выводок.

Я медленно продвигался вдоль берега, а сам поневоле любовался озером. В свете утреннего солнца спокойная вода казалась тёмным старинным зеркалом. Ближе к берегу на ней тут и там проступали оспины кувшинок. Вдоль берегов и на отмелях колыхались метёлки тростника. То и дело раздавались всплески – это хищная рыба вышла на утренний жор перед дневной жарой.

Утки на озере было достаточно. Подросшие выводки то и дело скрывались в зарослях под тревожное кряканье заботливых утиных мамаш. Утята почти сравнялись размерами со взрослой птицей и сейчас линяли, меняя детское пуховое оперение на взрослое, пригодное для полёта. Ещё немного – и встанут на крыло, начнут готовиться к дальнему пути на юг.

Я насчитал шестнадцать выводков крякв и чуть меньше чирков. Эти утки отличались от крякв меньшими размерами и двумя белыми полосками на голове.

Поневоле я поймал себя на том, что мне нравится это озеро. Здесь было тихо и спокойно, если забыть о недавнем происшествии. Лет через тридцать большинство таких озёр сплошь обрастут коттеджными посёлками и будут отгорожены от простых людей высоченными заборами с охраной. Но сейчас здесь не было ни души, кроме меня и расплывающихся по тростникам уток.

А, вот и они!

Я опустил вёсла в воду, чуть толкнул их от себя, и лодка замерла. И я тоже замер, перестав даже дышать, чтобы не спугнуть птиц.

Гусята выплывали из-за полузатопленной корявой берёзы, которая торчала прямо из воды. Не знаю, как она там очутилась – разве что сползла с корнями, когда весенний паводок подтопил низкий берег. Большинство веток на берёзе были чёрными, мертвыми, но одна упрямо зеленела.