У крыльца стоял новехонький сверкающий снегоход. Дверца в выпуклом боку откатилась, обнаружив тоже новенькие внутренности. Я торопливо, даже не подумав, что уезжаю, не простясь ни с кем, вошел в кабину, отделённую от водителя матовым стеклом, и меня лихо повлекли через тёмное пространство леса и сугробов. И везли довольно долго. Что ж это? Я и на лыжах добрался бы быстрее.

Но вот снегоход тормознул, потом опять немного проехал, снова остановился и замолчал. Дверца кабины отошла в сторону. Два человека в униформе, но уже в другой, в более дорогой, меня пригласили выйти:

– Лыжи оставьте.

Приходилось покоряться. Невысокое серое здание без окон напоминало какое-то хранилище. Молча вошли в открытые двери, ввели в лифт, нажали кнопку. Лифт ощутимо провалился и долго, мне показалось, падал. Мягко приземлились и оказались в просторном вестибюле. Мне вежливо указали на дверь, за которую уже не сопровождали. Дверь открылась сама.

Человек с лёгкой сединой в чёрных волосах, в зелёной рубашке под серой шерстяной кофтой протянул мне руку. Пригласил сесть.

– Даже и кофе не предлагаю. Задержу ненадолго. И дела никакого нет.

– Если дела нет, зачем тогда встреча? – спросил я. – Положение неравное: вы знаете обо мне всё или многое, я о вас – ничего.

– Хорошо, представлюсь. Я – кукловод кукловодов. Итак, речь о Церкви. Понравится ли вам утверждение, что Церковь в России уже как частная лавочка, да и не только в России? Но в России помногочисленней и поживее. Но это временное оживление после тысячелетия Крещения и прихода свободы. Уже идет отпадение, сокращение числа верующих.

– А мне кажется наоборот, – возразил я.

– Не обольщайтесь. Соединение с Зарубежной Церковью результатов не дало. Ждали усиления религиозного чувства. А оно падает.

– Опять не согласен. А постоянное увеличение участников крестных ходов?

– Агония. В любом случае Церковь обречена.

– Почему обречена?

– Сужает свободу.

– Какую? Разве кто-то отменил свободу воли? А свободу вседозволенности и надо сужать. Это показала демократия: в её свободе растет всё, кроме нравственности. Церковь противостоит разврату, а демократам это не нравится. Вывод – они развратны сами.

– Допустим, наполовину согласен. Только вы имеете в виду свободу, ещё не взятую в рамки закона. Поправим.

– Демократия неисправима. Она жадна, а жадность – наркотик. А наркомания – болезнь. А больные, не хотящие лечиться, сходят на нет.

Он немного прошел по кабинету.

– Но согласитесь, не наивно ли верить в спасение, ждать его, не пора ли задуматься: а чего это мы, ребята, ждём двадцать веков? Никто вам не мешал верить, и чего вы дождались?..

Тут я сразу перебил:

– Да как это не мешали? Во все века только и было пролитие крови: кто за Христа, кто против Христа. С востока, с запада, с юга! Как это не мешали?

– Но это войны за территории, рынки сбыта, сырьё, невольники, передел мира.

– Вообще, позвольте я скажу выстраданную истину. – Я даже встал. – В мире нет никакой истории, есть единственное во все времена: или мир становится ближе ко Христу, или отдаляется от Него. Никакой другой мировой истории нет.

Он тоже встал. Помолчал.

– Я бы согласился, если бы вы слово «Христос» заменили словом «Бог».

– А Христос и есть Бог.

– Пророк, предсказания Которого не сбылись.

– С чего вдруг? Всё время продолжают сбываться. Разве не идем мы к Его Второму пришествию? Нет, Он не пророк, Он Бог. Второе Лицо Троицы.

– Почему же тогда не Первое, если Бог? – Он сделал паузу: – Поймите, мы же не пугаем антихристом, мы, так сказать, не его шестёрки, мы как раз исполняем Писание: «Едино стадо, един Пастырь… Отрёт всякую слезу… ягнёнок возляжет со львом… несть ни эллина, ни иудея…»