Ева возвратилась в дом. Она замерзла. Взбешенные волны приятны глазу и несут успокоение. Созерцание их неугомонной страсти не утомляет. Единственно, что остается живым в зараженной тлением природе – это безумие водной стихии. Но слишком холодно и шквал язвительно обрушивает студёную влагу на всё до чего только может добраться. Морозные капли, как кислота прожигают озябшую душу.

Ева подбросила пару поленьев в затихающий камин. Огонь вскоре ожил. Она разогрела глинтвейн. И уселась с горячей кружкой напротив западного окна. Кривая ель отважно отбрасывала яростно взбирающихся морских великанов, разбивая их плотные ряды на части…

– …Ты так веселишься, Инга?! Среди такой гопоты и жлобов. Они же недалекие умом, нежно говоря, дураки… Здесь так уныло, подруга!

– Малыш, Евочка, деточка, это просто бар. Тут напиваются, поют караоке, а потом трахаются в туалете или за углом. Не надо умничать… Если ты ищешь нобелевских лауреатов, то поезжай в Швецию, в Стокгольм, девочка!

– Слишком шумно! Это звуковое кривляние, а не музыка!

– Не слышу! Что ты сказала, Ева?

– Что за тупая акустика, это оскорбление понятию – музыка!

– Вау! Какие мы снобы! Вон рыжий мальчуган потными глазками съедает тебя. Отымей его! Насладись жизнью, мадам!

– Я хочу уйти! Это не моё место! Инга! Слышишь! Я ухожу!