«Час дня, пора всем за стол садиться».

Дверь магазина открылась, на порожек вышла следователь Маша Шишкина. Стройная, в короткой заячьей шубке, с красивой праздничной прической, а поэтому без головного убора в двадцатиградусный мороз. Девушка, делая маленькие быстрые шажки, быстро обогнула спереди автомобиль, Давыдов, наклонившись вправо, уже открывал ей дверь. Усевшись на переднем сиденье, Маша холодной щечкой прижалась к щеке рубоповца, сказала: «Колючка». Её круглые колени, обтянутые блестящими колготками с лайкрой, имели идеальную форму. Лицо мужского пола должно обладать завидным самообладанием, чтобы, завидев такие коленки, не потянуться к ним рукой.

– Давно ждешь? – поинтересовался Давыдов, выруливая между сугробами на проезжую часть.

– За минуту до твоего приезда в магазин шмыгнула. Потом вижу, ты подъехал. – От девушки попахивало спиртным.

– Фу-фу, нерусским духом пахнет, – потянул чуткими ноздрями майор.

– Не ругайся, Дэн, с девчонками в отделе шампузика выпили. Ты до которого часа свободен?

– До восемнадцати тридцати. – Давыдов притормозил, пропуская бредущую через скользкую дорогу согбенную бабушку в старом пальто, опирающуюся на лыжную палку.

– Ура-а! У нас уйма времени! – возликовала Маша.

31 декабря 1999 года. Пятница.

11.30 час. – 14.00 час.

Вернувшись в управление с осмотра места происшествия, Маштаков не отдал, как обещал, пострадавшую дознавательнице, а поднялся с ней к себе в кабинет. Там он положил на стол перед женщиной два толстенных старомодных альбома, к картонным страницам которых намертво, чтобы не растаскивали, были наклеены фотографии лиц, ранее судимых. Фотки были разнокалиберные – и любительские, и с паспортных форм, попадались цветные, но преобладали чёрно-белые, большинство неважного качества. Пока женщина медленно перелистывала тяжёлые листы, Миха заварил чай из пакетиков. Гостевую кружку подвинул к Нине Анатольевне. Добросовестно пролистав учеты, женщина покачала головой: «Никто не похож». Она выглядела виноватой, милиция столько делала для нее, а она ничем не могла помочь.

Маштаков ногтем поддел кнопку, которой к коллажу на титовской стенке была пришпилена яркая открытка с Дедом Морозом, распахнувшим бушлат на татуированной груди, поднес карточку к глазам заявительницы.

– А этот не похож? – спросил на полном серьезе.

Женщина, конечно, поняла, что оперативник шутит, ее потрескавшиеся губы с полусъеденной дешёвой помадой шевельнулись в подобии улыбки.

– Этот лысый и старый, – сказала она и расплакалась.

Миха дал ей поплакать вволю. Он пролез на свое место и стал осторожно отхлебывать из кружки обжигающую жидкость. Вкус разрекламированного чая напоминал ошпаренный кипятком старый веник.

Нина Анатольевна, всхлипывая, сетовала на то, как всё не вовремя случилось. Она одна, без мужа воспитывала двоих детей, работала на двух работах, уборщицей в поссовете и оператором в котельной, едва сводила концы с концами. Её сменщица Раиса, отдежурившая сутки, до сих пор не могла покинуть рабочее место, женщину беспокоило, когда же её наконец отпустят.

Маштаков вслух сочувствовал пострадавшей. Ещё он доходчиво объяснил, что происшедшее по закону подпадает под категорию дел частно-публичного обвинения. То есть органы не имеют права возбудить уголовное дело без её письменного заявления. Причём, волеизъявление потерпевшей должно быть осознанным. Семёркина по своему незнанию, а также по нежеланию, естественно, её в такие подробности не посвящала, она просто продиктовала заявление на имя начальника УВД.

Женщина спросила совета:

– А как мне лучше поступить? Подскажите, вы человек грамотный.