А вот другой мой талант пока сильно не афишируют, хотя он кажется куда более интересным. И я подумала, что именно на эту тему хочет со мной поговорить аббатиса. Безнадежных больных ко мне привозят значительно реже, чем автомобили. Но человека три-четыре в год обычно бывает. Почему обо мне еще не знают все журналисты? Потому что молчание – основное условие для пациентов и их родственников. Так решили в Ватикане, и это не обсуждается.

Когда я сказала, что сестра Джузеппина меня позвала, я забыла уточнить, что она при этом ничего не сказала. В обиходе мы пользуемся жестовым языком, так как Святой Бенедикт считал, что пустословие – не меньшей грех, нежели праздность, и речь монаху нужна для молитвы, исповеди и духовных бесед, а все прочее бренно. Так что наш бенедиктинский язык не уступает по сложности языку глухонемых. Мне удалось освоить его довольно быстро, голова же ничем не забита.

Я переоделась. Во время послушаний нам дозволяется снимать облачение. Но, конечно, одежда все равно должна быть закрытой, и никаких джинсов! Я обычно надеваю длинный черный рабочий халат поверх туники, а голову покрываю платком, и нательный крест тоже всегда при мне. Клиенты говорят, что так, должно быть, дико неудобно, но мне привычно, и Правило нужно уважать, а иначе зачем нужны монастыри?..

Сестра Констанса сухо поприветствовала меня, когда я вошла. Она всегда так разговаривает, никогда не позволит себе ни лишней эмоции, ни улыбки, ни даже неосторожного жеста. Она с юности в монастыре, застала еще тот период, когда ношение власяницы считалось обязательным. Даже не знаю, сколько ей лет, но она как будто сопротивляется своему истинному возрасту. Вот сейчас, например, мне велела сесть, а сама, прямая, как палка, осталась стоять у окна и наблюдать за послушницами, работавшими в огороде. Несгибаемая женщина, а ведь все знают, как ей тяжело ходить!

– У меня для тебя кое-что есть, дитя мое, – сказала она, наградив меня коротким, цепким взглядом. – На столе лежит письмо. Я хочу, чтобы ты прочла его.

Сердце ёкнуло. Мне показалось, что это послание несет в себе угрозу. Ведь кто мог бы мне написать? Мою фотографию показывали по всем каналам, даже по спутниковым, но за два года, что я провела в клинике, никто так меня и не узнал. Значит, письмо из официальной инстанции. Из больницы?.. Неужели все-таки кто-то проговорился и рассказал, что я галлюцинировала?

Дрожащими руками я взяла конверт, на котором был указан адрес аббатства. Но отправили его не из клиники. Оно было из Ватикана. Час от часу нелегче! Делать было нечего. Матушка Констанса, хотя и смотрела в окно, наблюдала за мной краем глаза, и мне пришлось открыть конверт. Там был всего один листок, я развернула его и прочла:

Милая, нежная моя Маргарита!

Не могу передать, как я счастлив, что наконец-то нашел тебя! Я уже и не надеялся увидеть тебя живой. Но звезды сошлись. Трудно поверить, что ты – теперь монахиня. Вот уж от кого не ожидал! Ты никогда не была пай-девочкой. Помнишь, как тебя выгнали из католической школы за то, что ты читала Мопассана на уроке латыни? Хотя что я говорю, конечно, ты не помнишь. Марго, мне сказали, ты потеряла память, и все события прошлого стерлись. Мне так жаль, малышка… Я был просто раздавлен, когда узнал, что тебя целых два года держали в клинике. Но я в это время жил в Испании со своей молодой женой, и мы не особенно интересовались тем, что происходит в мире, знаешь, как это бывает… Господи, я столько хочу тебе рассказать! Ведь есть еще кое-что очень важное, что ты должна знать, но мне советовали не нагружать тебя слишком сильно. Представляю, какой у тебя сейчас шок! Так что пока перевари хотя бы эту информацию. Ты не одна на свете. У тебя есть я, и мы по-прежнему – семья, что бы там ни случилось.