– Еще бы! Они же за вас отвечают. Очевидно, им приходится постоянно менять коды – для надежности.

Эвелин не поправляет Пэт, хотя ей доподлинно известно, что коды не меняют. Один, два, три, четыре – этот входной код ни разу не поменяли за то время, что она живет в частной лечебнице «Лесные поляны». Ну и код, никакого воображения! Будь ее воля, она выбрала бы историческую дату: например 1066 год, когда произошла битва при Гастингсе, или 1666-й, когда случился Великий лондонский пожар. Это куда более интересные комбинации цифр, и они легко запоминаются.

Эвелин знает, что код всегда один и тот же: она нередко наблюдает, как персонал его набирает. Если, ковыляя через вестибюль, совершая моцион, так сказать, Эвелин замечает кого-то из сотрудников приюта перед кнопочной панелью у входа, она умышленно замедляет шаг, удостоверяясь, что код не изменили. Не хватало еще, чтобы она не сумела покинуть лечебницу, когда это потребуется.

В сущности, ей понятно, почему код не меняют. Персонал думает, что старики не запомнят его, даже если им назовут заветные цифры. Тогда какой смысл? В противном случае им придется напоминать друг другу новую комбинацию цифр и сообщать ее посетителям и волонтерам, которым разрешен свободный доступ в лечебницу. Слишком много хлопот.

Эвелин знает код, но ото всех это скрывает. И Пэт ни о чем не должна догадаться, иначе она заподозрит, что Эвелин помнит и многое другое. Поэтому в ответ она только и говорит:

– Может, и так, дорогая, может, и так.

И ждет, что будет дальше.

– Так ты думала о том, что мы обсуждали на днях? – Пэт подается вперед всем телом, подбадривая ее улыбкой. – Я спрашивала тебя про ключи?

Эвелин прекрасно понимает, на что намекает Пэт, но виду не подает.

– Ключи… – озадаченно произносит она. – Какие ключи?

Улыбка сходит с лица Пэт, она хмурится:

– Честное слово, с тобой так трудно в последнее время. Во вторник я спрашивала, помнишь ли ты, где лежат ключи от того чудесного книжного шкафа с изогнутым передом, из серебристого клена. Два ящика в нем заперты, а я не хочу их взламывать. Не хочу портить такой ценный предмет мебели.

– Это мамино, – бормочет Эвелин. – Она там письма хранила и свои дневники. Ты их читала?

– Как я их могла прочитать, если ящики заперты?

– Вряд ли там есть что-то еще, – произносит Эвелин, сознательно замедляя свою речь.

– Прошлый раз ты тоже так говорила. Откуда такая уверенность, если ты даже не всегда помнишь, что ела на обед? Но ты обещала, что подумаешь о том, где могут лежать ключи.

– Обещала? – Эвелин отводит глаза и через окна гостиной смотрит на сад. За деревьями все еще плывет дым. Там могло бы гореть что угодно. Костер – хороший способ постепенно избавиться от нежелательных бумаг… и других улик.

– Так ты подумала? Где могут лежать ключи?

Эвелин медлит с ответом, словно старательно вспоминает:

– Может быть, на кухне в ящике? Ты там смотрела? Мы всегда бросали разную мелочевку в ящик кухонного стола. Там полно было всякой всячины. Может быть, ключи где-то в глубине затерялись.

– Конечно, смотрела. И не только в этом, но и во всех остальных ящиках на кухне, в подвале, в мастерской, во всем доме. Вот право слово, тетя Эвелин, твой дом – это большая свалка. Когда придет мой черед помирать, пожалуйста, напомни мне, чтобы я не оставляла своим детям такой ужасный бардак.

– Тогда, может, пусть дети тебе помогут. Для них это было бы вроде поисков сокровищ. Мы в детстве обожали отыскивать сокровища. Помнится, однажды двоюродный дедушка Уилл…

– Ой, тетя, ну хватит! Они давно уже не дети. Это абсолютно взрослые люди, у каждого серьезная работа, серьезные обязанности. Они не могут бросить все ради того, чтобы рыться в твоем хламе. Черт возьми, в один прекрасный день мое терпение лопнет, я закажу очистку дома от рухляди, и дело с концом. Если бы не ценности и не семейный доверительный фонд, я бы с радостью сделала это прямо сейчас.