– А то, что Торо в моей шайке капралом служил и на моих глазах однажды схватился с двумя здоровеннейшими нашими молодцами. Да одного в одну, а другого в другую сторону шагов на двадцать, как чурбаны какие, отшвырнул.

– Для этаких… у меня всегда две пули наготове… Да не в том дело!.. Полно вам печенку-то свою раздувать. А вот как он смел от имени ее величества нам приказания рассылать. Ведь его и на собрании-то у королевы не было вместе с нами… Ее величество и не думала, полагаю, нас оскорблять… А приказания от такого молокососа, да еще таким, как мы, людям, оскорбительны… Сущая обида.

– Я не думаю, чтоб королева решилась… А впрочем, женщина… Каприз такой нашел.

– А мы и подчиняйся капризу?

– Мне сдается, генерал Бенинказа, ты меня прости – мне сдается, что ты суть-то самую не так понял.

«Генерал Бенинказа» был польщен данным ему титулом и приятно улыбнулся. Храбрость его была безупречна; он не сморгнув шел всегда навстречу смерти. Впоследствии он так же спокойно и на виселицу пошел. Но зато и тщеславие его не имело границ.

– Я сути не понял?! – спросил он.

– Нет. Сам посуди: быть только передатчиком приказаний еще не ахти какая честь. Это лакейская обязанность.

– Знаю я это, знаю, – заговорил опять Спакафорно. – Только этот паренек гордый, самолюбивый и лакейского поручения на себя ни за что не взял бы. И храбрый. Это он при кардинале показал… На войне, которую затеяла женщина, он не бесполезен. Там после, может, и дальше пойдет. Потому что он грамоте хорошо обучен. А грамота, я вам опять говорю, дело важнейшее.

В эту минуту поднялся большой шум, приветственный, но почти буйный, сначала вне, а затем и внутри сарая. Сюда вошел вновь прибывший молодой атаман – Вицаро. Он уже был и тогда популярен, успел показать чудеса храбрости шесть лет тому назад. Он и доселе остается едва ли не самым блестящим историческим героем того бурного, революционного и воинственного периода, о котором мы рассказываем. Не так давно известный итальянский поэт описал его подвиги в поэме, исключительно посвященной Вицаро. В горах пелись и поются еще о нем песни, сложенные простонародьем в его честь.

Его конь, сбруя, оружие – все было богато, изящно, черты лица красивы, но выражение свирепо. На вид ему тогда едва было лет тридцать пять.

Он был очень популярен в стране. Но далеко не все старые атаманы его любили. Шумные восторги, встретившие вновь прибывшего, некоторым не по вкусу пришлись.

– Молодец-то он молодец, – с презрительной гримасой пробурчал Бенинказа, – только что ж он такое? Разбойник и больше ничего. Никогда он за короля не сражался, как мы.

– Зато сердце-то у него из стали, – возразил Франкатрипа.

– А у нас из пуха, что ли? Вот коли Господь судит мне быть главным генералом, так увидите, как я его на настоящее место осажу…

Покуда шла в сарае между атаманами описанная беседа, вне его обменивались мыслями податаманы и рядовые добровольцы. До них, конечно, долетали голоса главарей, и они обсуждали возможные результаты сегодняшнего сборища.

– Если наши командиры собрались, чтобы главного генерала выбирать, так, право, нам лучше по домам разойтись, – говорил один опытный податаман.

– А знаете, чем все это кончится? – добавил другой, – передерутся, перережутся они между собой, да и нам придется друг с другом драться.

– А что ж ты думаешь? Любезное бы это было дело! Самое справедливое… Командиром выбирать надо самого что ни на есть сильного человека. А силу надо показать прежде… Лучше этого места не найти; прогалина просторная; есть место не только кинжалу – и пуле разгуляться… Кто верх возьмет, тот и головой быть должен…