Стоя на очередном светофоре, она свободной рукой подвернула рукава стильной белой сорочки и расстегнула пуговицы буквально до груди, показывая всю длину своей красивой шеи. Мужскую сорочку, очень дорогую и сшитую по индивидуальному заказу, Маша утром стянула у своего спящего любовника, оставив его просыпаться в одиночестве и озадаченно гадать: надеть ли ему вызывающе провокационную с секси-принтом футболку Маши или, затянув пиджак на все пуговицы и прикрывая рукой ворот, выскочить из номера, а затем из набитого китайскими туристами фойе гостиницы. Эта мысль заставила Машу громко рассмеяться. Изъятые сорочки для неё имели такое же символическое значение, как те головы оленей или кабанов, украшающие стены домов охотников или снятые скальпы, как у краснокожих индейцев из романов Купера.

– Вау, как же хорошо! – прокричала она, еще громче врубая музыку.

Маша подпевает и в такт музыке подтанцовывает, двигая головой и плечами. Иногда она буквально поет изо всех сил, отчего кажется, ткань, обтягивающая ее выдающуюся грудь, лопнет или не выдержат пуговицы, и они отлетят в лобовое стекло.

Внезапно музыка прерывается, и включается звонок. Маша смотрит на экран. Пока идут гудки, она думает, и видны на лице сомнения и желание избежать разговора, но она все же нажимает на кнопку телефона на руле. Салон машины наполнился громким мужским голосом. Маша вдруг представила себя в пещере, сидящей на земле, держа в руках кувшин, из которого поднялся огромный джинн.

– Маша, Маша! Ты знаешь, что, когда ты вчера в очередной раз сорвала съемки, то я – зафиксируй эту мысль в своем сознании – в очередной раз понес убытки?! – Было хорошо слышно, как этот сердитый и требовательный голос, такой знакомый, жесткий и ехидный, с каждым словом переходил в злость. – Я…

– Лева, милый, ну зачем ты так сердишься? – Маша оборвала грозный поток лавины гнева. – Да, я психанула, когда они ничего не смогли мне предоставить, чтобы я смогла настроиться, войти в образ…

– Ты понимаешь, что так нельзя работать? – Теперь голос резко обрывает ее саму. – Что это не просто свинство с твоей стороны, это разорительно дорого, в конце концов непрофессионально!

Маша закатила глаза, но не настолько, чтобы не следить за дорогой. Она в это мгновение представила себя на экране. Это выглядело супер как эффектно. В любой ситуации оставаться актрисой, оставаться в образе! Быть звездой! Ты Маша Жарова, и тебе на все наплевать, как любила она повторять, оказываясь снова, скажем так, в неприятной ситуации! Эти мысли хэштегами ложились на поток ее сознания.

– Ты подводишь всю съемочную группу, компанию, меня в конце концов. Или тебе все равно?

– Лева, тебе нельзя так нервничать, это тебя убьет…

Голос обрывает ее на полуслове:

– Я хочу с тобой поговорить серьезно, не просто по душам, Маша. Я хочу поставить все точки над «и». Завтра я тебя жду у себя в офисе. Я посмотрел график, как раз завтра у тебя нет съемок. Завтра в десять.

Разговор обрывается без всяких сантиментов, и вновь врубается жуткий грохот музыки. Маша резко тормозит перед машиной на светофоре, остановившейся на красный свет.

– Черт!

В это время раздается долгий звук клаксона от машины сзади.

– Да пошел ты! – Маша показывает средний палец нервному водителю, резко нажав на педаль газа. Но тут загорелся зеленый свет, и она, обогнав впередистоящую машину, срывает «Порше» с места и уходит далеко вперед.

***

Когда Савва Сметанин поискал глазами часы, то был неприятно удивлен, так как стрелки будильника показывали уже начало двенадцатого. Он еще немного полежал, задумчиво глядя на белый потолок, а потом сел на кровать, опустив ноги на дубовый паркет пола. В это утро, несмотря на свой тридцатилетний возраст, он впервые почувствовал себя много старше. «Надо было лечь в двенадцать, а не сидеть придурком за „танками“», – тоскливо подумал он.