Так что же все-таки заставило Ли Бёндо, сохранявшего поначалу олимпийское спокойствие, вдруг неожиданно сорваться?

Должно быть, брошенное кем-то слово спровоцировало его. Кто-то попал ему в больное место. Если б она только могла выяснить, что это было за слово или действие, было бы гораздо проще разговаривать с ним… Но, похоже, теперь уже этого не узнать.

Правда, к счастью, этот припомнившийся кому-то эпизод, похоже, подстегнул память остальных. Пока оперативники продолжали перебрасываться словами, что-то в их разговоре вдруг заставило Сонгён навострить уши.

– Вот что меня реально зацепило на следственном эксперименте… Нет, это был даже не эксперимент. Он как будто опять полностью вернулся в то время. Словно не просто механически повторял то, что делал тогда, а будто впал в транс, будто не видел ничего остального, несмотря на полицию и граждан вокруг. Это было так реально… настолько реально, что инспектор Цой даже попытался схватить его за шею, чтобы он не испортил манекен. Выражение лица у него в тот момент… Гм, даже сейчас передергивает.

Сонгён заметила, как в глазах говорившего промелькнула искорка страха.

Что же это было, если даже оперативник из отдела тяжких преступлений скривился от отвращения? Сонгён очень хотелось знать, что за выражение было на лице Ли Бёндо в тот момент. Она никогда этого не узнает, если только не увидит собственными глазами. Видно, его даже не описать словами, хоть сотню слов перепробуй в попытках это сделать – останется лишь ощущение, будто блуждаешь в тумане. Сонгён могла только предположить, что это было за выражение, глядя на лицо инспектора.

– Да, мы его все-таки взяли, но я не уверен, что это действительно произошло. Кажется, что хотя его тело физически в тюрьме, его разум все равно продолжает убивать в каком-то его собственном мире.

Оперативник все правильно понял. Темная душа Ли Бёндо полностью сохранила свою жестокую силу, и он постоянно рисовал у себя в голове последние минуты жертв, которых убивал, вновь и вновь смакуя испытанное.

Сонгён попыталась представить ту тьму, что завладела его сердцем. Он не сознает ни своего тела, скованного кандалами, ни насмешек и оскорблений, сыплющихся на него из толпы… Ли Бёндо опять там, где существуют только он и его жертва, – наслаждается моментом, когда забирает человеческую жизнь. Он все еще весь в этом моменте, все с тем же чувством в руках, и смотрит в женские глаза, полные страха, ощущает на себе дыхание, прерывающееся от страха…

Распрощавшись с оперативниками и направляясь к выходу, Сонгён чувствовала, что стала ненамного ближе к живому, дышащему Ли Бёндо – не к тому Ли Бёндо, что заперт в папках уголовного дела.

Едва она вышла на улицу, как ее остановил начальник отдела тяжких преступлений.

– Вот пытаюсь решить, сказать вам или нет… Но, если вас не затруднит, хотелось бы попросить о помощи.

– Да, конечно, чем смогу. Какой именно помощи?

– Честно говоря… Есть еще несколько эпизодов, которые до сих пор не раскрыты. В его доме оставались кое-какие улики, указывающие на неопознанных жертв, но мы так и не смогли к кому-либо их привязать.

– Выходит… вы хотите сказать, что были еще жертвы? Но в полицейском отчете говорится…

– Он молчит, как рыба, и мы ничего не можем от него добиться.

Получается, что миру известны лишь те эпизоды, которые подтверждены его собственным признанием.

– Не знаю, станет ли он говорить, но, может, у вас получится набрести на какие-то зацепки, когда будете с ним общаться. Буду очень благодарен, если поделитесь услышанным.

Сонгён поняла, к чему он ведет. «Висяки» никогда не хоронят наглухо. Как знать – вдруг кто-нибудь из тех, кто погиб от рук Ли Бёндо, до сих пор лежит брошенным где-то на том холме? Это вполне может быть один из тех людей, чьи лица сейчас смотрят на них с доски «Пропал человек» у входа в отдел, перед которым они сейчас стоят.