До четырёх лет я была в детдоме, а потом меня забрала к себе тётя Роза, которая никогда не объясняла, почему вообще это сделала. Про родителей знаю только то, что они погибли, но при каких обстоятельствах это случилось, и в каком возрасте я попала в детский дом, я не знаю. Нет даже ни одной их фотографии. Ни на один мой вопрос о них тётка не соизволила ответить. Странно также и то, что в моём свидетельстве о рождении на месте имени отца стоит прочерк.

Откуда я знаю, что он погиб? Это единственное в свете чего тётка о нём упоминала, часто ворча: «Не связалась бы сестрица с этим придурком осталась бы жива. А теперь, мне с его отродьем возись!» Как правило, эта тема всплывала, когда я делала что-то ей неугодное. Тот день, когда я переступила порог своего нового дома, я проклинала не один раз, честное слово, лучше бы я осталась в приюте. Но, как говорят, семью не выбирают, и я постепенно привыкла не обращать на тёткины выходки никакого внимания.

Лет в четырнадцать я очень хотела сбежать, особенно после того как ко мне стал приставать тёткин сожитель. Один раз от изнасилования меня спасло то, что тётка вернулась домой на час раньше обычного, и я, вывернувшись из его грязных лап, заперлась в своей комнате. Близких подруг у меня не было, на дворе была поздняя осень, а моя неуверенность и слабохарактерность не дали воплотиться замыслу в жизнь. К моему счастью, тётка с ним не поладила и в эту же неделю выгнала его из квартиры, больше я этого типа не видела. Остальные же её ухажёры, слава богу, не обращали на меня особого внимания. Тут конечно без тёткиного влияния не обошлось, норов-то у неё крутой, но и я делала для этого всё необходимое: одевалась в невзрачные вещи, не красилась, почти не бывала дома, а когда была, старалась не показываться на глаза и вести себя тихо. Всё это прочно вошло в привычку и теперь, познакомившись с Мартой, я хоть и с трудом, но начала меняться, открывая в себе новые стороны собственного характера и внешности. И мне даже представить страшно, во что выльется моё общение с этими зубастыми нахалами, а точнее, с одним из них, так как подруга взяла на себя второго. Но от этого предвкушения изменений в моей судьбе,– а они наверняка последуют, – наконец-то появилось желание жить и узнавать новое, не смотря на внутренний страх пред неизвестным.

***

Утро воскресения кроме солнечной погоды и смс сообщения от Марты, в котором она извинялась, что не сможет сегодня со мной встретиться, потому что Тим пригласил её в кино, не принесло мне ничего хорошего. Стоило выйти из комнаты, как на меня обрушился шквал тёткиных упрёков и замечаний, в котором я разобрала только одну мысль: «Что я, такая-растакая, пропадаю, чёрт знает где, а Петрович решил, что меня кто-нибудь прибил, и решил заявить в полицию из-за чего, сам и попал под подозрение!» И теперь его надо оттуда вытаскивать!

– П-подождите, но ведь в полиции принимают заявление о пропаже, если человека нет в течение трёх суток, – попробовала объяснить тётке я.

– Так этот балбес старый решил для верности приврать! – рявкнула тётя Роза, торопливо одеваясь, – собирайся чего уставилась!

Спасать Петровича, честно говоря, не хотелось, хотя было странно, что он решил таким образом проявить обо мне заботу. Тем более было непонятно, почему никто из них мне не позвонил! И теперь, в такой замечательный осенний день приходиться тащиться в полицию, да ещё в такой колоритной компании.

В общем, провозились мы там полдня, пока тётка доказывала, что я это и есть та пропавшая девушка, которая совсем не пропала, а просто от природы безответственная и никогда не предупреждает своих родственников о своём местонахождении. Говорить, что не было меня, по сути, только один день тётка мне строго настрого запретила, обещая закрыть мне доступ к холодильнику. Так что я сидела и молчала в тряпочку, не опровергая, но и не отрицая тёткиных слов. Петровича отпустили, но впредь посоветовали без повода к ним не соваться а, то оштрафуют.