[46].
Как я мог на этом высокоторжественном собрании отважиться – не скажу учительствовать, но даже публично произнести слова без чувства глубокого беспокойства? Несомненно, я не тот, кто говорит о вещах, в которых сам не сведущ; не намереваетесь и вы слушать о том, что вы знаете яснее меня. Что же мне тогда делать? Куда обратиться? С чего мне начать? Действительно, я просто исполню ту часть, которую опытные скульпторы обычно поручают своим ученикам. Ибо эти мастера, решив создать редкий шедевр из необработанного дерева или камня, имели обыкновение поручать некоторым подмастерьям (не совсем неумелым, но еще и не очень опытным) первые задачи по началу работы и обтеске [материалов], лишь добавляя последние штрихи, либо улучшая наиболее бросающиеся в глаза и сложные детали.
Значительная часть гуманистического дискурса, особенно делового толка, была сдержаннее, чем oratio vincta Бруни или Филельфо; естественная или преднамеренно свободная oratio soluta[47] частных писем исключала грандиозные периодические построения. Но это не означает, что в более коротких предложениях не допускалась возможность создания «периодического» орнамента. Периодическое предложение – вид искусства ранних гуманистов – в каком-то смысле являлось ключевой схемой, к которой так или иначе склонялся весь гуманистический дискурс. Когда гуманист сочинял трактат в стиле oratio soluta, включающем короткие предложения и не слишком много придаточных, периоды могли быть небольшими, но в них по большей части сохранялась характерная симметричность или антитетичность, хоть и внутри меньших речевых единиц.
Трактат Альберти De pictura (О живописи) написан в сдержанной манере, как и подобает трактату на такую тему, но латинский язык Альберти, тем не менее, обладает в узком смысле особенностями периодической речи: в деталях он организован таким образом, что слова и простые предложения соотносятся друг с другом согласно принципам симметрии и равновесия. Например, ближе к концу 2‐й книги De pictura, говоря о необходимости очень осторожно использовать чистые белый и черный красители, Альберти заявляет: «Ergo vehementer vituperandi sunt pictores qui albo intemperanter et nigro indiligenter utuntur»[48]. Белый и черный рассматриваются в параллельных выражениях: неправильно использовать белый intemperanter, а черный indiligenter. Наречия воздвигают тонкое, но ясное различие между соответствующими соблазнами, которые каждый из красителей, в свою очередь, вызывает. Мы не должны использовать белый неумеренно; мы не должны использовать черный легкомысленно. В итальянской версии трактата – Della pittura, написанной Альберти позднее, – это различие опущено: «Per questo molto si biasimi ciascuno pittore il quale senza molto modo usi bianco o nero»[49]. Попросту, неправильно пользоваться белым или черным без всякой меры. Более четкое разграничение в латинской версии – не так малозначимо, поскольку немного позднее тема различия между белым и черным получает свое развитие. В итальянской версии: «…meno si riprenda chi adoperi molto nero che chi non bene distende il biancho»[50]. Латинская снова отличается. Сначала Альберти украшает свое мнение при помощи topos из Цицерона: Зевксис предостерегает от чрезмерности: «hinc solitus erat Zeusis pictures redarguere quod nescirent quid esset nimis».[51] Относится это только к белому. Далее латинская версия становится более похожей на итальянскую: «…minus redarguendi sunt qui nigro admodum profuse quam qui albo paulum intemperanter utantur» («…меньшего осуждения заслуживают те, кто очень обильно использует черный, нежели те, кто даже немного неумерен в белом»*). Но антитеза здесь снова усиливается изящным сопоставлением