После утренних занятий и дневных часов за монтажом у Верны Филдс, вечерами Лукас стоял у доски в аудитории USC как помощник преподавателя кинематографии Джина Петерсона, – на эту работу он пошел, чтобы покрыть часть расходов на университет. У вечерней группы, которую обучал Лукас, был уникальный состав; Петерсон заключил договор с армией, по которому должен был научить военных операторов, в основном из ВМС и ВВС, «немного раскрепоститься», как это описал позже Лукас. «Ветеранов-операторов ВМС учили снимать строго по уставу». Работа Лукаса заключалась в том, чтобы научить их думать как художники. «Я должен был показывать парням из флота, как использовать естественное освещение, думать о композиции и снимать кино по-другому»[254].

За это Лукаса наверняка дразнила «мафия USC»; война во Вьетнаме занимала все больше и больше первых полос с каждым днем, протестующие студенты вымещали разочарование как на политиках, так и на вернувшихся военнослужащих, так что работу с целой аудиторией короткостриженых солдат некоторые воспринимали как братание с врагом. «Они отправили этих армейских к нам, волосатым бунтарям, устраивающим демонстрации, – говорил позже Уиллард Хайк. – У нас с военными не было ничего общего»[255]. Однако Лукас видел ситуацию немного по-другому. Его студентов спонсировало и субсидировало федеральное правительство, поэтому у флотских съемочных групп оборудование было лучше, чем у обычных студентов киношколы USC – и, что более важно, они имели почти неограниченный доступ к цветной пленке со звуком. Так что Лукас видел перед собой помещение, заполненное великолепным оборудованием, нескончаемым запасом пленки и съемочной группой, которая умеет хорошо исполнять приказы. С этим оборудованием и пленкой он мог сделать все по-своему.

Предчувствие Лукаса оказалось верным: армейские съемочные группы действительно хорошо исполняли приказы – но только не его приказы. Проницательно уловив настрой студентов, Лукас решил сыграть на их соревновательном духе. Он разделил их на две команды, одну из которых возглавил сам, а вторую отдал под руководство старшего по званию офицера. В этом состязании команда противника была обречена на проигрыш с самого начала, потому что Лукас уже знал, какой фильм снимет. Он собирался снять кино, которое они с Мэттью Роббинсом и Уолтером Мерчем обсуждали на кухне в Голливуде: то самое, о человеке, который выбирается из-под земли и бежит к свободе.

Он не хотел зацикливаться на сюжете; на создание фильма отводилось всего двенадцать недель, поэтому Лукас сосредоточился на визуальном облике фильма и ощущениях от него, а не на сюжете или персонажах, – именно такими словами позже критиковали некоторые его более поздние картины. «Меня привлекала идея сделать что-то футуристичное, – говорил Лукас. – Что-то полностью визуальное, без диалогов или персонажей – пересечение между сценичным и несценичным опытом. Что-то немного экспериментальное»[256]. На самом деле фильм должен был получиться совсем не «слегка» экспериментальным – у Лукаса было несколько нестандартных идей, которые, по его словам, «долгое время бурлили в голове»[257].

В первую очередь, как Годар в «Альфавиле», Лукас планировал использовать настоящее для показа будущего. Не нужно было делать декорации и реквизит космической эры; с помощью нескольких операторских трюков, изоленты и ткани Лукас смог придать одежде и технике шестидесятых футуристический, но при этом потрепанный и смутно знакомый вид – атмосферу «подержанной вселенной», которую он позднее перенес в «Звездные войны». Помимо этого, используя власть военных пропусков, Лукас смог получить доступ к компьютерным комнатам и другим помещениям в местах, которые обычно были закрыты: в том числе к главному аэропорту Лос-Анджелеса, аэродрому Ван-Найс и подземной парковке UCLA. Он собирался использовать в основном естественное освещение, которое придало бы фильму ощущение документальности, «найденной пленки», которая каким-то образом вернулась из будущего в 1967 год.