Гоночное сообщество дало Лукасу столь необходимую упорядоченность. Это, конечно, не школа, но сообщество было дружным, организованным и уважаемым, пусть и в среде андеграунда. Лукас вступил в недавно сформированный клуб спортивных автомобилей Ecurie AWOL – созданный лишь для того, чтобы его члены могли посещать соревнования по автокроссу, – и занялся почтовой рассылкой клуба: писал тексты, заполнял страницы изображениями автомобилей. Тогда же он получил свою первую настоящую работу – механика в автомастерской. Он все еще выглядел как бриолинщик, но вел себя как профессиональный механик: чинил автомобили, перебирал двигатели и входил в экипаж Гранта на гонках, которые тот продолжал выигрывать почти без видимых усилий[135].

Конечно, круг его интересов не ограничивался круизингом и гонками. Автомобиль подарил Лукасу и «его собственную жизнь» – свободу исследовать мир за пределами Модесто[136]. Увиденное ему понравилось. В первую очередь – артхаусные кинотеатры, где показывали фильмы, о которых он никогда не слышал: афиши пестрели странными и чарующими названиями, такими как «Четыреста ударов» или «На последнем дыхании», и именами режиссеров, которые звучали экзотически, – Трюффо, Годар. Экзистенциальные темы, актуальность, «прыгающая» камера и самовыражение на публику – благодаря всему этому Лукас понимал, что фильмы так называемой французской «новой волны» чувствуешь иначе, чем те картины, которые он видел в кинотеатрах Модесто. «Я обожал стилистику Годара, – говорил Лукас позднее. – Его графика, чувство юмора, то, как он изображает мир, – он невероятно кинематографичен»[137]. В 1962 году Лукас еще не мог точно сформулировать свои мысли о французской «новой волне»; но он знал наверняка, что эти фильмы – не такие, как «Капля» или «Парень-золушка».

Лукас и Джон Пламмер постоянно ездили на север Калифорнии, в Беркли. Они заходили в «Каньон» – «передвижной кинотеатр», недавно основанный авангардным режиссером Брюсом Бейлли и его коллегами-единомышленниками. Там показывали андеграундные, экспериментальные и авангардные фильмы. Лукас никогда не видел ничего подобного. Изначально Бейлли устроил кинотеатр на заднем дворе своего дома в калифорнийском городе Каньон; он подавал бесплатный попкорн и вино, а проектор стоял на кухне и передавал изображение через окно на экран, раздобытый на распродаже армейского имущества. Позже в других местах фильмы проецировались просто на простыню[138]. Бейлли в основном показывал местных режиссеров, фильмы которых не могли попасть в прокат, но в его кинотеатре крутили и картины зарубежных мастеров вроде Федерико Феллини, Ингмара Бергмана и Йонаса Мекаса. Лукасу все они казались интересными, но больше всего ему нравились авангардные фильмы, «более абстрактные по природе»[139]. После кинопоказов Лукас возвращался в Модесто на своей «Бьянкине» с головой, переполненной образами и звуками.

Его родители ничего не знали о происходящем: ни о ночных поездках «по Десяточке», ни о гонках с Аланом Грантом, ни об авторском кино в Сан-Франциско. «Просто по вечерам он куда-то уезжал», – вспоминает его сестра Венди[140]. Отца все это не интересовало – такое отношение стало уже привычным и, если оглянуться назад, скорее всего понятным. «Я был бунтарем, – говорит Лукас. – Плохо учился в школе. Отец считал, что я собираюсь стать автомехаником и ничего не достигну… Мои родители… нет, моя мать, матери никогда не ставят крест на сыновьях… но мой отец точно поставил на мне крест»[141].

Пороховая бочка напряженности между отцом и сыном взорвалась, когда Лукасу исполнилось восемнадцать. Оба знали, что фитиль зажжен и уже давно искрится. Длинные волосы, плохие оценки, ночные исчезновения – все это уже сильно раздражало отца. Но чашу терпения переполнило то, как вызывающе повел себя сын, устроившись на работу в семейном магазине. Лукас ненавидел перетаскивать огромные коробки, подметать полы, мыть туалеты. Ненавидел даже доставлять заказы на своей «Бьянкине». Поэтому он почти сразу уволился – и для отца это стало последней каплей.