– Глупыш, – говорит Октавиан. – Конечно, я не продавал твою рыбу.

– Зачем ты это делаешь? – в отчаянии кричит Рави. – Почему ты говоришь со мной как с ребенком?

– А ты не веди себя как дитя, тогда и я не буду так с тобой разговаривать, – припечатывает Октавиан. – Поднял Патрика чуть свет, чтобы он забрал тебя, разбудил меня своими воплями, так еще и скульптура не на месте.

– Прости, но я беспокоюсь о пропавшем Бранкузи. И не поднимал я Патрика, – объясняется Рави. – Он встречал меня, чтобы выпить на Большой земле, и, как обычно, опоздал. И тебя я не будил – ты все равно никогда ночью не спишь.

– Не для того, чтобы встретить тебя здесь пьяного и выслушивать весь этот бред.

– Я не пьян, – отчетливо проговаривает Рави. – Я просто хочу знать, почему рыбы Бранкузи нет в зале для приемов. Нет, не так: я хочу знать, почему тебе все равно, что она пропала?! Ты понимаешь, о чем я говорю? Один раз Айви уже использовала ее для создания подводного царства в своей спальне, и ты позволил ей оставить рыбу у себя на несколько недель, в окружении лохнесских чудовищ из лего.

– Что-то такое припоминаю. – Октавиан уже порядком утомлен разговором.

– Ради всего святого, отец, она же стоит миллионы. Это же твоя покупка! Где она, черт возьми?!

– Я думаю, миссис Вандерс решила, что статуе будет лучше в другом месте, и перенесла, – объяснил Октавиан. – Или изучает ее. Удивительно, как ты и Ванни поддерживаете дух искусства в этом доме. Она заставила меня вернуть гобелен семнадцатого века какому-то старикашке из Форт-Лодердейла.

– Конечно. – Рави раздражен. – Потому что этот гобелен был куплен твоим уважаемым дедушкой во время холокоста, а потом украден нацистами. И как у нее хватило смелости?!

– Меня забавляет, что ты так злишься из-за этого, – усмехается Октавиан. – Я знаю, что ты замышляешь вместе со своей матерью. Как ты объяснишь происхождение тех произведений искусства, которые она тебе привозит?

Рави стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на отца без всякого выражения.

– Это не повод сомневаться в Бранкузи, – отвечает он невозмутимо. – Мы с Ванни и так знаем, что это подлинник.

– Но ты же не думаешь, что его могли украсть?

– Я уже ничего не думаю. – Рави со вздохом проводит рукой по влажным волосам и отворачивается. – Видимо, тебе все-таки не наплевать. Раньше ты был нормальным человеком, который спал в нормальное время, вел обычные разговоры, любил искусство так же сильно, как я, – и тут вдруг с тобой что-то случилось.

– Придержи язык, – резко обрывает его Октавиан.

– Нравится тебе или нет, – говорит Рави, – но ты определенно что-то скрываешь. А я замерз и очень устал, так что пойду-ка спать.

Рави направляется к одной из лестниц, ведущих наверх.

Отец вынимает изо рта трубку:

– Добро пожаловать домой, сынок.

Рави замирает.

– Как мама? – спрашивает он, не оборачиваясь.

– У твоей матери, как всегда, все отлично, – отвечает Октавиан. – Что стряслось у Патрика, что он задержал тебя так допоздна? Опять душевные терзания? Или, может, сердечные?

Рави смеется:

– У него голова вечно чем-то забита, ты же знаешь. Как Киран?

– Твоя сестра еще не соизволила нанести мне визит.

– Нелегко тебе, наверное, приходится с вампирским образом жизни. А Шарлотта?

Джейн начинает дрожать от потока холодного воздуха.

– Твоя мачеха все еще отсутствует. – Октавиан невесело смотрит в сторону стеклянного потолка, и Джейн понимает, в кого пошла Киран со своим вздернутым носиком и широким лицом. Октавиан разворачивается и уходит сквозь северную арку в незнакомую Джейн часть Дома.

Рави топает вверх по лестнице, и звук его шагов разносится гулким эхом. Кажется, Дом дышит одиночеством этих двух мужчин. Протяжное, глубокое дыхание.