Иван ещё в прошлое посещение столицы приметил в самом сердце каменных джунглей стометровый проходной коридор шириной метра четыре, заваленный мусором и донельзя загаженный.

Справа и слева тянулись серые кирпичные стены без окон. В проулок выходили три двери. За двумя из них, по прикидкам Ивана, должны были находиться чёрные ходы забегаловок. Что было за третьей дверью – Иван не знал. Но явно не контрразведка.

То, что проулок был загажен, играло на руку: лишний раз человек сюда не полезет, а если полезет, то исключительно для того, чтобы справить нужду, стало быть, мало шансов, что заподозрят завернувшего сюда в злых намерениях, а если и заподозрят, то будет чем отбрехаться: зашел, дескать, пописать, как всякий маньянец себе позволяет в вечерний час, что в этом такого?

Когда Иван свернул в узкую щель между восьмиэтажными каменными домами, в его распоряжении оставалось восемнадцать минут сорок секунд светлого времени. Пройдя метров двадцать, он оглянулся. Нет, никто не заинтересовался широкоплечим парнем, зачем-то заглянувшим туда, куда благонамеренные граждане заглядывать привычки не имеют. Да и народу на улице было пока немного: весёлый район Канделария наполнялся разухабистой толпой только с наступлением ночи.

Настанет ночь, и вылезут из щелей, подобной этой, подонки рода человеческого – омерзительные амары со своими важничающими толстожопыми шмаровозами в белых шляпах и цепях. Секс за деньги Иван считал извращением. Особенно в Маньяне. Лезть к этим страшным ночным уличным трещинам: наглым, щербатым, вонючим, полупьяным, грязноватым… когда днём вокруг столько прекрасных неохоженных телок, только и мечтающих отдаться нормальному парню, и без всяких денег. Е-рун-да-с.

Опять думаю по-русски, одернул себя Иван. Пора переходить на гишпанский, блин. Как в экстернатуре учили. Первая же “япона мать” на маньянской территории будет и последней. Всё, сказал он себе. С понедельника – по-русски больше не думаю. Только по-гишпански с боливийским акцентом.

А “япона мать” – она как икота, как любовь к родине: проистекает ниоткуда и уходит в никуда. Выпил лишнего – а шпиону иногда без этого впрямую не обойтись – и закоротило мозгу на летучее выражение. Потом рассказывай удивлённому собеседнику, что это ритуальное заклинание шаманов племени гуарани.

Впрочем, покамест Ивану напиваться в Маньяне не приходилось ни разу. Производственной надобности не было, а так ‑ его никогда к алкоголю не тянуло. Это отчасти и понятно: из человека, оставшегося сиротой во младенчестве оттого, что папка по пьяни зарубил мамку топором, за что был карательным органом должным образом немедленно покаран, – из такого человека навряд ли вырастет Омар Хайям с его алкогольными апологиями.

Дойдя до середины проулка, Иван увидел в стене проём глубиной метра в полтора, а там – водосточную трубу и водосточный люк с решеткой. Он даже не удивился тому, что нашёл здесь идеальное место для тайника. Интуиция, господа! Чему-то всё-таки успели научить его в ГРУшной экстернатуре!

Еще раз оглянувшись – в том, что он оглядывался, как раз не было ничего подозрительного: ну, стесняется человек принародно обнажать свою пиписку – Иван скрылся в проёме. Там он присел на корточки и просунул руку сквозь решетку. Так и есть: под решеткой с одной стороны – ниша, которую глазами не увидишь, как шею не изгибай. Прямо все удобства для шпионов. Правда, сюда гадят. Ну, что ж – издержки профессии. Зато и надёжности больше.

Тайник нельзя устраивать в абсолютно идеальном месте. Как-то Иван, ползая по парку Чепультепек, обнаружил такой шикарный закоулок, что ни с какой стороны невозможно было бы подкопаться: и сухо, и чисто, и спокойно, и никому не видно, и он сунул туда руку – а там чей-то револьвер в полиэтилене дожидается хозяина. Иван тут же вернул пушку на место, и полиэтилен со своими пальчиками тоже там оставил, и смылся оттуда как можно скорей. Можно сказать, поддался панике. А ведь не поддаваться панике его тоже специально учили.