– Ладно, цепляйся, – сказал он и, взяв меня за руку, потащил вперед через вьетнамские джунгли.

Я не чувствовала опоры, мои ноги только иногда касались мокрой травы, по ним хлыстали ветки. Макс же шел уверенно, его шаг был тяжелый, как у взрослого мужчины, из лица я видела только его ухо, и по краю оно тоже было обгорелым, как грудь. Может, я задумалась и не заметила, как мы оказались на оживленной трассе. Бесконечный поток автомобилей незнакомых марок, сложная дорожная развязка, и мы в центре потока; машины объезжают нас со всех сторон, идем босиком, в нелепых соломенных треугольных шапочках; кстати, у Макса она тоже появилась на голове. Прямо по курсу стоят полицейские и, заглядывая в открытые окна машин, всем говорят одно и то же по-вьетнамски. И вдруг я начинаю понимать смысл слов: «Выезжайте из города на север, здесь небезопасно». Три метра до них мы шли непостижимо долго, как на беговой дорожке, и чем быстрее мы шли, тем медленнее к ним приближались. Наконец добрались, я даже схватила одного за рукав и подтащила себя к ним.

– Что случилось? – спросил Макс, но они даже не посмотрели на нас: как женщины на рисовом поле, синхронно продолжали наклоняться к подъезжавшим машинам и советовать двигаться на север.

Мы свернули вбок к обочине, пробираться через машины было легче, чем идти прямо. Когда дошли до обочины, то увидели ужасающую картину: со всех сторон к дороге наползало полчище крокодилов. Как на картине с перспективой, близкие к нам были видны крупно и отчетливо, а те, что дальше, – мельче, еще дальше – уже сливались в бесконечную массу цвета хаки. Страх и безнадежность – самый сильный коктейль. Мы посмотрели в глаза друг другу затяжно, прощаясь, как в кино, когда вот-вот рука героя соскользнет с борта надувной лодки, и он медленно погрузится в голубую бездну.

– Ты красивая, – прошептал Макс в беззвучной тишине.

– И вкусная, – прошептала я одними губами.

Он улыбнулся не по-голливудски, а мягко, глазами, по-русски, и поднес мою руку к губам. Я почувствовала каждую неровность его губ, как будто просканировала их эхолотом, почувствовала, насколько они совершенны. Крокодилы застыли неподвижно, как в стоп-кадре. Когда мы снова на них посмотрели, они открыли пасти и поползли еще живее. В двадцати метрах от нас повис вертолет со спущенной до земли веревкой, крокодилы поднимали головы, пытаясь ухватить ее зубами. Веселый вертолетчик махал нам рукой: мол, давайте, забирайтесь скорее, а то мы улетим отсюда.

Макс схватил меня за руку, и, не глядя под ноги, мы пошли по спинам крокодилов вдоль хребта, дойдя до хвоста, перепрыгивали на соседнюю спину, чтобы не угодить в пасть. Босые ноги иногда скользили по неровной, холодной, отвратительной спине, но Макс вовремя подхватывал меня под руку, и мы двигались дальше. Обхватив конец веревки и обернув ее вокруг руки, другой держа меня за талию, он, как Рембо, подтянулся на одной руке. Я поджала ноги, и зубы огромных крокодилов царапали пятки. Нас быстро подняли на борт. Сердце колотилось о грудную клетку птицей. Я посмотрела в зеркало заднего вида и увидела себя: как же дорого мне стало мое лицо…

Мама на кухне взбивала воскресный омлет, и я навсегда потеряла нить сна…

Будни даны человеку для того, чтобы в воскресенье он научился высвобождать всю свою креативную жизненную энергию. Обязательный ритуал – вот что сделает этот день особенным! Для меня воскресенье навсегда будет связано с Амитой, моей единственной и очень близкой подругой. Я специально не знакомила вас с нею, чтобы посвятить ей целую главу.