На органе Френсиса – тоже микрофон, и Френсис орет. Ну и микрофон перед лицом ударника Майкла. Словом, можно только представить, какой грохот стоял в студии Джеймса, где они теперь репетировали.

– Какой ужас… – Джен не сводила с экрана компьютера взгляд, продолжая кликать мышкой, и новые снимки ребят в драных майках с выкрашенными волосами мелькали перед ней.

Вот они втроем в баре, пьют пиво из больших бокалов. А вот – в какой-то беседке на берегу – тоже с бутылками пива. На безлюдном пляже, все трое – абсолютно голые.

Вот в какой-то убого обставленной комнатке – в приюте, где жил Френсис, – играют в карты на полу. Фрэя в разорванных чулках, в носу – кольцо. Оба парня раздеты по пояс. На полу пустые бутылки из-под пива, пачки сигарет.

А вот сюжетный снимок: Френсис лежит на полу на спине, Майкл – на нем сверху, душит его. Не поделили девушку, видать.

– Он просит у меня тысячу долларов на запись их первого концерта. В какую сумму мне уже обошлась эта их музыка, ты себе не представляешь.

Она кликнула мышкой, и в кабинете стало тихо. Будто только что здесь, на столе, извергался вулкан и это извержение сопровождалось землетрясением под чьи-то вопли – и вдруг тихо-тихо…

– Но ведь это хорошо, что твоего Майкла хоть что-то увлекло, задело. Кто знает, может, из этой затеи у них что-то получится. Во всяком случае, это его собственный выбор, – сказал я.

– Когда-то я мечтала, что мой сын станет адвокатом или врачом. Ладно, в конце концов, он счастлив, ему хорошо, и это главное… – она вздохнула.

В клинике существовала добрая традиция: каждый год в конце мая для сотрудников устраивали пикник. В этом году местом для пикника был выбран парк в районе Park Slope. В ресторане были заказаны столы.

День выдался тихим, почти безветренным. Выехали в полдень. Я предложил Джен место в своей машине. К моему удивлению, она сразу согласилась. Надо сказать, что в последнее время Джен словно забыла былые обиды и угрозы за мои «шалости и несерьезности»; только хвалила меня без меры и даже пообещала похлопотать, чтобы меня взяли в эту клинику на работу.

Мы о чем-то болтали. Джен покачивалась на сиденье рядом, а я краем глаза косился на ее белоснежные ноги. И с превеликим трудом преодолевал соблазн погнать машину куда-нибудь за город, в темный лес.

……………………………………………………………………………

И вот кулинарная часть в основном была закончена. Сотрудники-гурманы в ресторане расправлялись с десертом, остальные прогуливались по парку.

Джен удалялась по тропинке вдоль берега озера, по которому плавали утки и лебеди. Непривычно было видеть ее в туфлях без каблуков.

Я догнал ее и, засунув руки в карманы джинсов, пошел рядом. Она даже не удивилась этому.

– Еда была отвратительная, очень жирная. Теперь придется неделю сидеть на строгой диете, – сказала она и в подтверждение своих слов погладила живот. – Но что поделать, если наш директор любит такую жирную кухню. Ой, смотри! – воскликнула она.

С противоположного берега к нам плыл лебедь. Белый, с длинным красным клювом. Вероятно, рассчитывая чем-то у нас поживиться.

– Жаль, что у меня нет с собой хлеба или крекеров, – Джен подошла к краю каменистого берега.

Лебедь приближался, уже были видны его часто двигающиеся под водой лапы.

Присев, она протянула к нему руку:

– Плыви сюда, ко мне…

Птица остановилась. Смотрела умными, внимательными глазами на сидящую перед ней женщину. И… поплыл лебедь. Забил под водой лапами и, изменив линию изгиба длинной шеи, потянулся к руке. Сейчас коснется, ей-богу, коснется клювом ее ладони.

«…Зачем ты меня преследуешь? Я не знаю тебя. Не понимаю тебя. Ты сумасшедший!.. Нет, ты – коршун, уже целый год кружишь над моей душой. А я хочу жить, как жила. Я не хочу погибнуть в твоих когтях. Понимаешь? Не хочу! Не хо-чу…»