Она громко, раздраженно щелкнула пальцами. Пейзаж под ними изменился, они оказались на крыше одного из домов Прорезной. Чуб узнала безрадостный осенний мотив Киева образца 1888 года и почувствовала сожаление и разочарование, Маша словно послала ее на три буквы, – обратно, в унылое, темное Прошлое!

– Вот не люблю я такой Киев… Я знаю, ты любишь старый Город… а я нет… нехороший был год, – сказала Чуб.

– Возможно, это был лучший год, – с грустью сказала Маша. – Она видела сейчас совсем иной Киев, объятый желто-красным кудрявым огнем осени – унылая нагота почти лишенных деревьев киевских улиц искупалась множеством разбросанных повсюду садов, прячущих среди своих густых ветвей небольшие помещичьи усадьбы. – Это последний год, когда купола еще были выше домов, а вера в Бога – выше веры в прогресс…

Маша повернулась кругом, указывая на десятки золоченых крестов, рассыпанных блестками по осеннему небу – семь толстопузых куполов Владимирского собора, двадцать куполов Софии, восемь Михайловского-Златоверхого, видные даже отсюда, серебряные купола Андреевской, Десятинной, Трехсвятительской, маленький купол Ирининской, скромный крест Георгиевской церкви, Александровский костел…

– Никогда больше Город не будет ближе к Богу, чем нынче, – сказала младшая из Трех Киевиц. – Киев-златоглав будет однажды лишен головы. Как и Провал, роковой год юбилея крещения – существование на грани… После началась вторая строительная горячка, выросли дома, выросли доходы, повсюду провели электричество. И Киев – столица Веры и столица Ведьм, стал известен как столица элитных куртизанок и бесконечных борделей.

27 октября по новому стилю,

первый праздник Параскевы Пятницы –

светлой Макошь

Круглая комната Башни показалась пустой, неуютной, наполненной неприятным гулом – в кухне Василиса Андреевна по-прежнему принимала бесконечных гостей.

Маша подбежала к сыну, коснулась его лба – он был слишком горячим. Чуда не случилось. Неназванная болезнь осталась при нем.

Чуб опасливо взяла в руки страхолюдную кожаную полумаску, похожую на маску ведьмы в XI веке:

– А зачем вообще такая штуковина?

– Ах, эта… – равнодушно откликнулась Маша. – Возьми ее, мне она не нужна, – она склонилась над кроватью младшего Миши, словно прикованная к собственной беде. – Я знаю, сердцем знаю, что они мне не помогут. Ответ лежит тут, – дотронулась она до груди. – Ты помогла мне понять это.

– Но для чего эта маска?

– С неолита до наших времен на колядки, на маскарад, на Хэллоуин маски были нужны, чтобы менять свою суть – стать другим, тем, кем хочешь стать… или частью того, что хочешь. Волхвы надевали перед охотой маски из кожи зверей, чтобы стать частью звериного мира, частью природы, где зверь ест зверя, и это естественный гармоничный процесс, данный Великой Матерью.

– А на Хэллоуин? – спросила Даша.

– Чтобы мертвые признали тебя своим. Когда, как они, ты станешь частью Тьмы, то в маске сможешь увидеть их. Узнай, кто твои душечки – в них суть разгадки. Узнай имя своей Тьмы… и прими свою Тьму.

Ребенок проснулся, заплакал.

– Последний вопрос, – в горле у Чуб свербело еще много незаданного и жизненно-важного, но она стеснялась отвлекать Машу и дальше. – Если ведьма не постилась на первую или вторую Параскеву… или вообще…

– Прости… я больше не могу говорить, – малыш плакал все сильнее, и Маша взяла его на руки.

– Это ты меня прости. Я пойду… мне еще нужно убить Акнир. Никогда не думала, что она меня так обманет. И самый-самый-самый последний вопрос… Ты обещала растолковать чертовщину на Хэллоуин в Анатомическом театре.

– Это смешная история. Хоть ваша Пепита все спутала, ее Хэллоуин по григорианскому календарю был в Ирландии двенадцать дней назад. – Маша быстро сняла с полки толстую книгу Анатолия Макарова «Киевская старина», открыла и сунула Чуб.