– То есть вам их не жалко? – свела брови Даша.

«Вдруг он и есть киевский Ripper?» – подумала Чуб. Во всяком случае, психологический портрет был весьма подходящим.

– Такое добро что жалеть? – ответил Харон. – Непотребство одно, чем меньше их будет, тем лучше. Я вам так скажу: многие этого Джека за героя считают… вот, говорят, волк – санитар леса. Он убивает больных и старых животных. И заметьте, кого Джек убивал… не молодых да красивых, а старых, страшных, опустившихся дам, которые дают за копейку, или что там в ходу у тех англичан. И кабы Джек не убил их, что, скажите мне, ожидало бы старых шлюх дальше? Всего через год или полгода, когда бы и у последнего пьяного солдата они бы уже не могли вызвать желание… Только медленная, страшная, голодная смерть на помойке.

– То есть, по-вашему, Джек-потрошитель – благодетель? – изумилась Даша.

– Отчего же и нет? Быстрая смерть – это благо. Он ведь сначала по шее их чиркал… а после над трупом бездыханным свои поэмы плоти творил.

– И его поэмы плоти вас не смущают?

– Меня-то?.. – едва не засмеялся Харон из трупарни. – Да я тут каждый день этих потрошителей вижу. Медики, профессора, студиозусы с медицинского факультета – все приходят сюда, чтоб крошить трупы, как кур.

– Так они же над мертвыми…

– Так и я вам о том – Джек тоже над мертвыми вершил свое дело. В чем же разница между ним и почтенным профессором, который приходит сюда потрошить тех же бедняг? – спросил он с видом заправского адвоката дьявола. – Для потрошения трупов наш Анатомический театр и построили, это, если хотите, киевский Храм Джека-потрошителя!

И что-то в этом странном любителе обстоятельных дискуссий показалось Чуб инфернальным, точно рожки проглядывали в его шевелюре, черти плясали в глазах с нехорошей искрой. И почудилось, что вот сейчас он откинет со лба седую прядь, и они увидят под ней кровавую смертельную рану – и дивный фрачник, принимающий их на Хэллоуин в царстве мертвых, окажется таким же мертвым, как и другие обитатели киевской анатомички.

– Но ведь сюда привозят покойных, а Джек сам убивал их, лишал жизни! – вступила в спор Акнирам, сохранявшая полное равнодушие к их философским конструкциям – на ее юном лице не было ничего, кроме явного недовольства бестолковым вояжем сюда.

– Ах, оставьте, вы положительно меня удивляете! – сторож точно только и ждал сего аргумента, мечтая продолжить диспут. – Никого не интересуют убитые, ни здесь, ни в Лондоне. Вы знаете, сколько в большом городе умирает людей? И никому нет до них дела… Вот вы не верите, что Джек – благодетель? Значит, больно нежны, не бывали на самом-то дне, не видали, как гибнут старые, никому не нужные шлюхи… как их гонят словно паршивых собак, как, завидев их гнилые носы, не пускают даже в ночлежку… как забивают насмерть ради потехи… Может, вам не на этот труп стоит смотреть… Может, вам другой труп показать – пострашней? Шлюхи, не встретившей вовремя своего Потрошителя! Есть у меня и такой…

– Хватит… не надо.

Даша выскочила из подвала и побежала по лестнице в темный двор… и песня, возникшая вновь из ниоткуда, опять побежала за ней, прилипла к ушам:

Акнир и Харон появились две минуты спустя.

– Я не хотел вас стращать, – примирительно сказал сторож, явно надеясь получить обещанный остаток оплаты. – Негоже дамочкам такое смотреть.

– Да, из женщин мы здесь, наверное, первые, – сказала Акнир.

– Нет, была одна и до вас… интересовалась. Настоящая дама, под вуалью. Мы славно с ней побеседовали о Дантовом аде. Она и картинку любопытную мне подарила.