– А это ваша работа? – Даша снова посмотрела на Христа в Гефсиманском саду. – Небесненько! Лично мне – очень и очень!..

– Рад, что она вам приглянулась.

– Выходит, Христос знал свое будущее?

– Несомненно.

– И Врубель тоже видел будущее. Что если Третий Провал показал ему все его будущие страдания? – высказала ужасное предположение Даша.

– Что-что? – переспросил Котарбинский со своих деревянных небес.

– Врубель как Христос в саду…

– Вы тоже слышали эту историю? Прахов все не успокоится…

– Какую историю? О Мишином отце?

– Нет, о Врубеле и Христе.

– Расскажите! Можно к вам подняться?

– А вы не боитесь высоты?

– Высоты? – засмеялась Даша. – Вы, видно, не знаете кто мы. Приходите к нам завтра на выступление в цирк.

По подрагивающим грубо сколоченным лестницам они взобрались под потолок над хорами. Мужчина в широкой синей блузе с мольбертом и кистью в руках встретил их галантным поклоном. Он был еще молод, лет на двадцать моложе, чем в их предыдущую встречу, и как-то изысканно, патриархально красив – со светлыми, слегка вьющимися пшеничными волосами, изящной нежной бородкой и обходительными, обволакивающими тебя мягкой приязнью манерами.

– Так вы те самые небесные mademoiselle, о которых нам рассказывал Михаил Александрович, – одарил он их лучезарной улыбкой. – Счастлив знакомству!

– Взаимно. Я – Коко, а это – Мими, моя младшая сестра. А ваш Иисус очень классный, – еще раз похвалила Даша. – От него как-то спокойно. А вот другие святые здесь… бр-р-р-р!..

Тут, на вышине, освещенной светом нескольких керосиновых ламп, окруженные охрово-золотыми орнаментами грозовые глаза святых, похожие на гнезда будущих молний, стали еще огромней и ближе. И вместе с ними к Чуб словно приблизилась неумолимая расплата – тот самый обещанный Мистрисс ад, о коем она старалась забыть.

– Митрополит Иоанникий тоже однажды сказал, что «не желал бы встретиться с васнецовскими пророками в темном лесу», – усмехнулся Вильгельм Котарбинский. – И все оттого, что святые Васнецова не выхолощенные, не бестелесные, как на иконах, они настоящие, подлинные – такие, какими были в те давние, древние времена.

– Откуда вы знаете?

– Знаю, – сказал он кротко и кратко.

– Понятно, – Чуб нравился кучерявый красавец. – А это что? – указала она на потолок, над которым трудился художник. Уже готовый рисунок был частично замазан краской.

– «Пятый день творения».

– А зачем вы закрашиваете его? Плохо получился? – не мудрствуя лукаво, Даша улеглась прямо на голые доски лесов и подложила руки под голову, желая насладиться работой с максимальным удобством.

Написанный на потолке хоров седовласый белобородый старик сидел на берегу моря, его босые ноги окутывали волны, с небес к нему слетались стаями птицы – были тут и павлин, и белая сова, и черный ворон…

Чуб не знала, что морских тварей и птиц небесных Господь создал на пятый день творения, и увиденное вызвало у нее совершенно иную ассоциацию – дни мертвых, Бабы́-да-Деды́, когда душки приходят к нам через воды в виде тумана, слетаются в город стаями птиц, стучатся в дом в облике седых стариков.

И еще внимание привлекло одинокое дерево на дальних скалах… неужели рябина, вся в красных ягодах?

– Это работа Михаила Александровича, – сказал Котарбинский. – Синод не утвердил ее. Велели переписать. Мне позволили оставить лишь фон.

– Почему ваша церковь уничтожаете все, что он делает? – с лицом фанатички спросила Акнир, заставив Дашу вновь заподозрить ее в чрезмерной пристрастности.

– То не моя воля, – с грустью отозвался художник. – Не я распоряжаюсь в соборе. Но куда печальнее то, что Михаил Александрович и сам занимается истреблением собственных работ. Взять хоть того же «Христа в Гефсиманском саду».