Связь с Польшей оставляю Северу, Экспедицию и заграницу – Флориану, кассу перешлю вам, а также и другие дела.

Прошу вас, не уговаривайте меня. Не послушаюсь. Дальнейшее пребывание за границей было бы для меня смертью и физической, и партийной. Думаю, что пока жив – буду там полезен.

Проберите Адольфа, пусть вырешат дело Андрея, Каспра и Адама – о чем написал ему.

В Заглембе вскоре состоится междурайонная конференция.

Жму руки. Юзеф.

Берлин. 1912 год. Арест и 5 лет каторги.

Наши условия попросту невозможны. Каждый день кого-то вывозят отсюда в гробу. Из нашей категории умерло уже 5 человек от чахотки в течение последних 6 недель. Многие заболели брюшным и пятнистым тифом, от 5 февраля до 4 марта умерло 30 человек.

Больные отданы в руки фельдшера, который к больным относится хуже, чем к собакам. Пища отвратительная – вечно капуста без всякого вкуса пять раз в неделю и два раза нечто вроде гороха, и по одной – две ложки каши в день, немасленой, и что такая порция может дать? Еще полтора фунта черного хлеба, чаще всего с песком, либо один фунт белого. Долго ведь на такой пище не проживешь!

Всякий из нас бледен, зеленый или желтый, анемичен. Белье грязное, вшивое, сменяют каждые две недели. Никто не может избавиться от паразитов, потому что в камерах тесно. Я, например, сижу в камере вместе с 60-ю (месяц назад нас было 71) на 37 человек. И это мы уже являемся привилегированными, потому что в такой камере находились и по 150 человек. Их тиф и пожирает.

Я сейчас сижу в сухой камере, но большая часть остальных камер настолько сырые, что течет с потолка и стены мокрые.

Мы живем в теснейшем кружке, потому что в камере имеются различные, чуждые люди и наши враги – изменники и шпионы за деньги. Отвратительные эти люди – нет среди них ни одного идейного, которого можно было бы хоть как-то уважать.

И если бы я мог писать о том, чем живу, то не писал бы ни про тиф, капусту и вшей – но про нашу тоску, о ныне оторванных идеях, нашем хлебе насущном.

Жизнь зацветет тем скорей и сильней, чем сильнее сейчас это сокрушение. И я стараюсь о резнях нынешних не думать. А стараюсь смотреть и видеть то, о чем сегодня никто не говорит…

Март 1915. Орловский каторжный централ.

1917.

Из вождя подпольной партии – в выдающегося государственного деятеля.

Бок о бок с Лениным.

ВЧК – гордость Октябрьской революции – гордость Дзержинского. Он воспитал ее своим мозгом, своей кровью, своей беспримерной самоотверженностью, своим личным бесстрашным мужеством.

Дзержинский был беспощаден к врагам революции. Он считал необходимым уничтожить их, иначе они затопят много миллионов пролетариев в их собственной крови вместе с завоеваниями революции.

Английская скульпторша Шеридан, приехав в 1920 году в Москву, лепила и Дзержинского.

«Сегодня пришел Дзержинский. Он позировал спокойно и очень молчаливо. Его глаза выглядели, несомненно, как омытые слезами вечной скорби, но рот его улыбался кротко и очень мило. Его лицо узко, с высокими скулами и впадинами. Нос его очень тонок, и нежные бескровные ноздри отражают сверхутонченность.

На мой вопрос, сколько времени он провел в тюрьме, он ответил: «Четверть моей жизни, одиннадцать лет».

Несомненно, что не желание власти, не политическая карьера и фанатическое убеждение в том, что зло должно быть уничтожено во благо человечества и народов сделало из подобных людей революционеров. Добиваясь этой цели, люди с утонченным умом вынесли долгие годы тюрьмы».

Я. Ганецкий, работавший с Дзержинским четверть века.

Назвать комиссию Всероссийской чрезвычайной комиссией при СНК по борьбе с контрреволюцией, саботажем и утвердить ее.