Все эти годы моим учителем, наряду с Ли Брэкетт, был Генри Каттнер. Он советовал авторов – Кэтрин Энн Портер, Джон Кольер, Юдора Уэлти – и книги – «Потерянный уикенд», «На вкус и цвет», «Дождь в дверном проеме», – которые надо читать и по которым надо учиться.

По ходу дела он познакомил меня с книгой Шервуда Андерсона «Уайнсбург, Огайо». Закончив читать, я сказал себе: «Мне бы хотелось когда-нибудь написать роман с действием на Марсе, с похожими героями». Я тут же настрочил список, какого сорта людей мне бы хотелось поселить на Марсе и посмотреть, что из этого получится.

Я забыл о «Уайнсбурге, Огайо» и своем списке. За многие годы я написал цикл рассказов о Красной планете. Однажды я поднял глаза и увидел, что книга завершена, список укомплектован, и «Марсианские хроники» отправились в типографию.

Вот как-то так. Если вкратце: вереницы имен существительных, изредка с прилагательными, которые обозначали неизвестную территорию, неоткрытые земли, немного о Смерти, все остальное – о Жизни. Если бы я не придумал эти рекомендации для Открытий, никогда бы я не стал тем, кем стал – любителем археологических или антропологических диковин, всеядной сорокой.

Той самой сорокой, что выискивает блестящие вещицы, странные штуковины и деформированные кости в кучах старого хлама у меня в голове, где свалены остатки разнообразных столкновений с жизнью, да еще Бак Роджерс, Тарзан, Джон Картер, Квазимодо и все остальные герои, пробудившие во мне желание жить вечно.

Как поется в старой песне «Микадо», «у него был свой маленький список», только мой список был вовсе не маленьким, и он привел меня в страну Вина из одуванчиков, и помог перенести страну Вина из одуванчиков на Марс, откуда я отрикошетил обратно в страну темного вина, в которую ночной поезд мистера Мрака прибывает задолго перед рассветом. Но самое первое и самое важное скопление существительных было наполнено шепотом листьев вдоль тротуаров в три часа ночи, похоронными караванами на пустынных железных дорогах и сверчками, которые вдруг умолкают без всякой причины, так что ты слышишь стук своего сердца, хотя лучше бы его не слышать.

Что приводит нас к последнему откровению…

В моем списке, составленном еще в школе, было Чудище, или, вернее, Чудище на чердаке.

Когда я был маленьким и мы жили в Уокигане, штат Иллинойс, у нас в доме была только одна уборная, наверху. Чтобы включить свет, надо было пройти почти до середины темного коридора. Я пытался уговорить отца, чтобы свет оставляли на ночь. Но электричество было недешево. Свет выключали.

Примерно в два или три часа ночи я просыпался, потому что хотел в туалет. Полчаса я лежал, разрываясь между мучительной необходимостью облегчить мочевой пузырь и страхом перед тем, что, я знал это точно, поджидало меня в темноте на ступенях чердачной лестницы. Наконец боль выгоняла меня из постели. Осторожно выбираясь в коридор, я говорил себе: беги со всех ног, подпрыгивай, включай свет, только не смотри вверх. Если взглянешь вверх прежде, чем включишь свет, оно будет там. Чудище. Кошмарное Чудище, притаившееся на лестнице. Поэтому беги вслепую; не смотри.

Я бежал, я подпрыгивал. Но каждый раз – это было сильнее меня – уже в самый последний миг я моргал и смотрел в жуткую темноту наверху. И оно было там, Чудище. Я кричал дурным голосом, и мчался обратно, и будил спящих родителей. Отец стонал и ворочался в постели, удивляясь, как у него получился такой вот сын. Мама вставала, находила меня, съежившегося в коридоре, включала свет и ждала, пока я сбегаю в туалет и спущусь обратно. Потом она расцеловывала мое залитое слезами лицо и укладывала мое дрожащее тельце в постель.