Как и музыкальные инструменты, велосипед не обладает видимой для нас энергией, – только той, которая проходит через их механизм, исходя из наших ног или рук (нажим), или при движении под уклон. Он упрощает такие физические законы, как гравитация, баланс, инерция, центробежная сила. Он умножает силы, обрабатывает информацию, объединяет разные силы и адаптируется к разным ситуациям. Велосипеды нас несут и выносят – терпят наш избыточный вес, наши привычки, наши пороки, наши прихоти. Они нас ведут. Они нас понимают…

И на тонких планах они тоже чем-то обладают, чем-то этаким, неким абстрактным свойством, которое в человеческом языке никогда не имело подходящего названия. Я имею в виду то, что находится вне нас.

Стремиться определить, чем порожден их дух – сутью или функцией, – это то же самое, что притвориться, будто наблюдатель может быть независим от того, за чем он наблюдает, или ум может существовать отдельно от «я». Нет, он присущ им от рождения, поскольку был там с самого возникновения.

Каждый велосипед – это личность и является предметом культа этой самой личности. Каждый человек строит отношения со своим велосипедом, каким бы он ни был, точно так же, как с любимой парой обуви или футболкой, хотя таких предметов в мире тысячи. Другая модель того же бренда уже не оказывает такого воздействия. Каждый человек выстраивает собственные отношения.

Эти отношения вполне телесны. Как и во всех телесных взаимодействиях, существуют факторы, которые выходят за рамки ума. Оказавшись на велосипеде, человек ощущает, как тот воспринимает его, как поддерживает его вес, что тому требуется, как тот реагирует на его побуждения. Не все модели вызывают одинаковое чувство завершенности. Как только взаимопонимание установлено, появляется обратная связь, и тогда седок может расслабиться. Это алхимия, в результате которой отдаешься объекту и забываешь о себе. Она дает тебе освобождение, облегчение и другие ощущения, сродни тем, которые испытываешь во время полового акта.

Разъезжая на велосипеде, совершенно не обязательно рационализировать каждое движение; подчиняясь динамике езды, вы делаете то, что делается само. Сначала я еду вперед, а уж потом думаю об этом. Как и при игре на музыкальном инструменте, привычка действует на подсознательном уровне. Когда исполнитель достигает определенной степени взаимопонимания со своим инструментом и исполняемым произведением, он просто погружается в блаженство исполнения и уже не останавливается, чтобы задуматься, как и что он делает. Он отдается музыке, как и велосипедист – езде.

Прочитав последний абзац, Николас Мушкат написал на полях: «Когда мне было 32 года (два года назад), я пошел с отцом в велосипедную мастерскую, которой мы часто пользовались в детстве. Мигелито, хозяин, показал мне висящий на стене велосипед. Почти развалину. „У вас был точно такой же“, – сказал он. Это была 20-дюймовая складная Aurorita.

Все части сделаны в Аргентине, даже тормоза. Конечно, я его купил и восстановил. Теперь я получаю от велосипеда такое же удовольствие, как и раньше, когда впервые научился ездить на нем».

Для тех, кто в детстве любил велосипеды, велосипед никогда не умирает, и ни один не умирает полностью. Он может быть разобран, а части разбросаны, но всегда найдется кто-то, кто «спасет» ржавую раму, прежде чем ее отправят в утиль, и восстановит с помощью разрозненных частей или бракованных деталей, взятых с других велосипедов. Редко бывает, чтобы рамы окончательно отдавали в металлолом; они всегда перевоплощаются и возвращаются, чтобы вновь и вновь переживать связь между велосипедистом и велосипедом.