В машине Широков откинул заднее сиденье, переднее задвинул едва ли не под приборную панель и уложил Серого на пол. Проговорил тихо – считал, что пес услышит его:

– Держись! Я живу недалеко – доедем быстро.

Хозяйкой у Широкова была набожная старушка Анна Ильинична. Маленькая, усохшая от времени, с морщинистым лицом, украшенным носом-кнопочкой, она излучала доброту… Анна Ильинична даже ругаться не умела – вот каким человеком она была.

Когда Широков въехал во двор и вытащил из «уазика» окровавленного Серого, хозяйка вышла из дома и всплеснула руками:

– Это кто же его разделал так, а?

Широков виновато приподнял плечи:

– К сожалению, так получилось.

– Пес-то пограничный?

– Пограничный, Анна Ильинична. – Широков, конечно, слукавил, но одно знал твердо: если Серый выживет, то к границе обязательно будет иметь отношение. Широков об этом позаботится.

– Значит, пострадал на службе. Ох… Ах… Эх… Ох! – Анна Ильинична засуетилась, принесла в тазике теплой воды – хорошо, чайник у нее был горячий, – и тряпку, чтобы обтереть Серого, – в стороне от всякой боли, даже боли животных, она стоять не могла.

Широков же считал, что тазик с теплой водой и тряпка нужны во вторую очередь, а в первую – совсем другое: шприц с обезболивающим средством из солдатской аптечки. Такие шприцы у Широкова были – не раз приходилось применять, когда под пули попадали его подчиненные.

Особенно часто это случалось в Средней Азии в начале девяностых годов – там творилось такое… В общем, хуже просто не бывает. В первую очередь, в Таджикистане. Неспокойно было и в Киргизии, в других местах, и там, где оказывались ребята в зеленых фуражках, они обязательно становились на дороге у национального насилия и разбоя.

В первых рядах пограничников находился и Широков. Правда, звание у него было малость повыше, чем ныне, и должность неплохая была, но, несмотря на должность, он чаще находился в поле, на границе, чем в кабинете.

Он бегом, бегом – побыстрее – нырнул в свою комнату, достал из стола походную аптечку, выхватил из нее шприц в фабричной упаковке и поспешил назад, к псу.

Ткнул Серому иглу в заднюю ногу и выдавил из шприца все, что в него было закачано, – до последней капли.

Потом взялся за тряпку, намочил ее и аккуратно, едва прикасаясь к пропитанным кровью лохмотьям кожи, свисающим с морды пса, начал приводить «лицо» Серого в порядок. Анна Ильинична, жалобно постанывая и охая, хлопотала рядом.

Минут через десять Серый шевельнулся. Издал глухое рычание, будто внутри у него перекатывалась с места на место крупная охотничья дробь, и замер вновь.

Анна Ильинична встревоженно взглянула на Широкова.

– Он не умрет?

Широков ободряюще качнул головой:

– Нет.

В комнатке своей он бросил на пол старое байковое одеяло, – места одеяло забрало много, и Широков сложил его вчетверо. Анна Ильинична тем временем немного высушила Серого – использовала для этого все тряпки, которые у нее имелись, и Широков перетащил пса в дом, уложил на одеяле.

Миску Серому заменила большая консервная банка из-под селедки, под блюдо для питья также пошла консервная банка с ребристыми боками – из-под рыбных пресервов. Широков не сомневался в том, что Серый, очнувшись, обязательно захочет есть.

Обязательно.

Сделав все это, Широков успокоенно прилег на койку – надо было хотя бы минут пять отдохнуть. Да и спал он сегодня плохо, трижды просыпался и лежал в ночи с открытыми глазами – соображал, что же разбудило его. Ответ был прост – все три раза он видел во сне Аню, жену свою.

Раз Аня снится, раз смотрит на него встревоженно, значит, где-то высоко, в верхних мирах, что-то происходит, значит, надо сходить в церковь, постоять у икон, помолиться, хотя молиться Широков не умел, и поставить в память об Ане свечу. Или сделать что-то еще, – об этом надо поговорить с батюшкой, он подскажет…