– Что теперь? – спрашивает Чарли.

– Теперь надо снять с него сорочку, вымыть ноги и… все остальное.

Ливия краснеет, указывая на бедра отца. Чарли осознает, насколько прискорбно все это: мать и дочь вынуждены быть сиделками для мужа и отца.

– Я сам это сделаю, – говорит он, – а вы отдохните.

Мытье ног и тела барона оказывается удивительно незамысловатой процедурой – после того, как Чарли сумел отвлечься от его наготы. Примерно то же, что мыть самого себя. Барон Нэйлор теперь спокоен и даже позволяет себя побрить. Чарли делает это очень медленно и аккуратно, до тех пор, пока не соскребает с подбородка пять или шесть лет преждевременной старости. Наконец барон переодет в чистое, кровать застелена свежим бельем, и Чарли присоединяется к Ливии, стоящей у окна. Рассвет только занимается, газон все еще покрыт серой тенью, а далекий лес кажется черным квадратом в раме из более светлых полей.

– Вы можете разглядеть женщину, выходящую из леса? – шепотом спрашивает Ливия и продолжает, не ожидая ответа: – Слуги, те, что постарше, рассказывают историю о женщине, бродящей по лесу. Она потеряна, так говорят, и живет поодаль от людей – наполовину во тьме, наполовину на свету. Еще говорят, что это потерянная душа моего отца. Его разум. – Она печально улыбается оконной раме. – Но я никогда ее не видела, хотя наблюдала тысячу таких рассветов.

Вот тогда она оборачивается к Чарли и изучает его, открыто и подробно.

– Вы потрясены. Потрясены и испытываете отвращение. Вот в этом месте все видно. – Она указывает туда, где его брови сходятся над переносицей.

Чарли молчит пару секунд, оценивая, в свою очередь, ее чувства. Он понимает, что нужно дать честный ответ.

– Нет, это не так, – говорит он наконец. – Я задумался. Мне только что пришло это в голову, когда я смотрел вместе с вами в окно. Это и есть дым? Дым – безумие. Вот так просто.

Когда она отвечает, ее голос прерывается от возбуждения. Будто Чарли только что высказал ее давнишнюю тайную мысль.

– Платон пишет, что душа зла вносит в жизнь беспорядок.

Ливия хочет продолжить, но умолкает. Она все еще не доверяет ему.

– Мы не читали Платона, – говорит ей Чарли. – Только заучивали даты его жизни.

Ливия задумчиво закусывает губу.

– В библиотеке на первом этаже есть его книги. На греческом. Отец перевел некоторые из них. Когда преподавал в Кембридже. Я нашла его записи.

Ливия переводит взгляд на человека, лежащего на кровати: он вновь привязан ремнями, безвольный, безучастный. Потом она замечает складную бритву на прикроватном столике, подходит туда, убирает лезвие, взвешивает бритву в руке.

– Вы его побрили, – внезапно говорит она, словно только что выяснила это. В ее голове этот факт как-то связан с Платоном, с безумием и с грехом. Однако Чарли не в силах увидеть связь. – У вас хорошие руки, Чарли Купер.

Он прячет свое смущение, отрицательно мотая головой.

– Только благодаря вот этому, – говорит он и вынимает из-под языка конфету. Та уменьшилась в размере и потемнела, став почти черной. Ее запросто можно принять за гнилой зуб.

Ливия смотрит на леденец с омерзением.

– Выкиньте. Он больше не впитает ни капли дыма.

Чарли кивает и прячет леденец в кулаке.

– Откуда они у вас?

– От матери. Их производит государство, точнее, специальная фабрика, с которой государство заключило контракт. Раньше это было большой тайной. Леденцы получали лишь немногие – те, кто занимал определенные должности. Например, священники. И правительственные чиновники.

– И учителя.

– Да. Для чрезвычайных случаев и чтобы противостоять инфекции, когда приходится иметь дело с простым народом. Но мама говорит, что происходят перемены. Фирма «Бисли и сын» продала торговую монополию, а новые владельцы продают леденцы всем, кто готов платить, – разумеется, тайно. Черный рынок. Мама думает, что даже простолюдины могут их купить. Видимо, вскоре их будут продавать в любой лавке, вместе с чаем и мылом.