Штефан видел в этой риторике очень много слабых мест, но сейчас такое положение было только на руку.

Когда он нашел гостиницу, хмель немного выветрился, и Штефана это не устраивало. Он вспоминал, как девушка плясала на краю сцены, и как Томас раскидывал руки, и между его ладоней тянулась вязкая чернота. Эти подмостки не были эшафотом, их собирали вчера, у Штефана на глазах, но он не мог отделаться от ощущения, что представление было предзнаменованием близкой беды.

Но что ему было делать? Силой тащить Томаса в Гардарику?

Штефан удивительно быстро привык решать все за других. Заботиться о труппе, как о собственных детях. Но если он что и понял, так это то, что людей, стоящих на краю, нужно отпускать. Упрямого Вито, умирающую Пину. Когда Нор Гелоф отравился, Штефан не знал, что делать – они давали представления в Эгберте и ночевали посреди вересковой пустоши. Ближайший город был в сутках пути – либо вперед, либо назад. Он попытался довезти его на фургоне, бросил труппу и реквизит. Через девять часов Нор умер, и Штефан горько раскаивался, что не застрелил его сразу.

Потому, что они опоздали и сорвали представление, и потому что из-за него мальчишка промучился лишние девять часов.

После этого он купил паровой экипаж.

Но отпустить Томаса казалось чем-то невозможным. И чтобы совершить это «невозможное» ему требовалось как можно скорее оказаться в номере и догнаться пылинкой с кристаллом.

Но гостиница была заперта. Штефан стучал, тяжело опершись о косяк. В такт его ударам с двери осыпались чешуйки зеленой краски.

Наконец окно сверху с треском распахнулось и над улицей разнесся долгожданный голос хозяйки:

– А ну пшел, урод!

– Я ваш постоялец! – растерялся Штефан, на всякий случай отшатнувшись от двери.

– С потаскухой своей разговаривай, которая с крысами целуется!

– Куда она пошла? А мужчина?!

Женщина сообщила, потом посоветовала ему идти туда же и с грохотом захлопнула окно.

Штефан сел на ступеньки и задумался. В глаза бил назойливый зеленый свет, видимо, гирлянда на чьей-то двери.

Он не знал, как искать Хезер среди ночи и в подпитии. Можно, конечно, бродить по улицам и звать ее, но тогда его, скорее всего, просто заберут жандармы. Платить штраф и ночевать в камере ему не хотелось.

В этот момент от стены напротив отделилась маленькая хвостатая тень. Крыса бросилась прямо ему под ноги, замерла на несколько секунд, а потом не спеша посеменила по улице вглубь кварталов.

– Тебя Готфрид послал? Э, животное? Хрен с тобой, – пробормотал он, тяжело поднимаясь со ступенек. Крыса удивленно оглянулась, но с дороги не сбилась и не бросилась бежать.

Она заводила его все глубже в рабочие кварталы. Становилось все темнее, из открытых окон доносился смех, брань, музыка, а кое-откуда заливистый храп. Улицы становились все темнее, и в конце концов случилось то, что должно было произойти – Штефан потерял крысу.

– Эй, э-э-э… зверушка?

Крысы нигде не было. Штефан стоял среди каких-то бараков, пьяный, замерзший и злой, а проклятая крыса растворилась в темноте.

– Ты, мудила, не мог на ней крестик светящийся нарисовать? Э, а это вообще была твоя крыса?!

И он сразу решил, что Готфрид – пропащий человек, и зря он не проткнул его гарпуном.

Крыса вернулась, стоило ему пристроиться за углом ближайшего барака. Он показал ей сложенные кольцом пальцы и на всякий случай ласково добавил:

– Курва!

Крыса не обиделась. Она терпеливо дождалась, пока он закончит, застегнет штаны, и только потом неторопливо потрусила обратно к городу. Штефан, фаталистично вздохнув, достал флягу с пылинкой и отправился следом.