Слово Баграмяну: «Я доложил о распоряжении главкома. Кирпонос долго сидел задумавшись.
– Михаил Петрович, – не выдержал Тупиков, – это приказание настолько соответствует обстановке, что нет никакого основания для колебаний. Разрешите заготовить распоряжение войскам?
– Вы привезли письменное распоряжение на отход? – не отвечая ему, спросил меня командующий.
– Нет, маршал приказал передать устно. Кирпонос, насупив густые брови, зашагал по комнате. Потом сказал: – Я ничего не могу предпринять, пока не получу документ. Вопрос слишком серьезный. – И хлопнул ладонью по столу: – Все! На этом закончим».
В целом переговоры штаба фронта (Кирпоноса) и Ставки (Сталина) длились с 10 сентября, но официально приказ Ставки прорываться поступил 18 сентября. Самостоятельно приказ прорываться на восток Кирпонос решился отдать только поздним вечером 17 сентября, уже теряя связь с войсками. Фронт был окружен, а местами просто, как говорили в то время, «драпал» под натиском немцев.
Кирпонос, хотя и слишком поздно, решил для себя дилемму: бояться Сталина или дать шанс хотя бы части вверенных ему войск спастись. Можно предположить, что с этого момента он искал смерти в бою.
22 июля 1941 года генерал Павлов, командующий войсками Западного фронта, был расстрелян, «за трусость, самовольное оставление стратегических пунктов без разрешения высшего командования, развал управления войсками, бездействие власти».
Кирпонос не мог самовольно оставить стратегический пункт Киев без разрешения высшего командования. У него был приказ Сталина «…Киева не оставлять и мостов не взрывать без разрешения Ставки…». Фронт был обречен.
Ни о чем в то время Талочка и ее родные и не подозревали, но их судьба, как и всех лубенчан, всех мирных жителей огромной территории, оказавшейся под ударом, и судьба солдат, офицеров войск фронта была уже предрешена.
Прорыв
Пока советское высшее командование рядилось, немцы тоже не сидели сложа руки. 10 сентября командование Кременчугским плацдармом принял генерал Клейст, командующий 1-й танковой группой.
К 12 часам 11 сентября был построен 16-тонный мост (вместо 8-тонного) длиной в 2000 метров в Кременчуге, пригодный для переброски танков.
Утром 12 сентября началось наступление немецких войск с Кременчугского плацдарма.
«Обогнав пехоту, 16-я танковая дивизия немцев опрокинула застигнутого врасплох противника и его артиллерию и взяла под контроль линию снабжения неприятеля. Сопротивление было слабым. В первой половине дня 12 сентября части дивизии заняли Семеновку – это населенный пункт на половине пути от Кременчуга до Лубен», – так записано в истории 16 танковой дивизии.«Утром 12 сентября они навалились на один из полков 297-й стрелковой дивизии, рассекли ее фронт и устремились на север, в общем направлении на Хорол. В полосе их наступления у нас было совсем мало сил», – писал по этому поводу Баграмян. А немецкий генерал Альфред Филиппи написал: «И в этот момент авиаразведка неожиданно обнаружила явные признаки отхода крупных сил русских из района Прилук на рубеж Лубны, Лохвица, Ромны. Казалось, русское командование лишь теперь поняло угрозу смыкавшихся с севера и с юга немецких танковых клиньев, причем особенно неожиданным для русских было, по-видимому, наступление с юга».
Ничего неожиданного для наших не было. Разве, что проспали сосредоточение немецких танковых частей на Кременчугском плацдарме. Но и без того, все уже понимали, что фронт может спасти только чудо. Боялись Сталина и не хотели брать на себя ответственность. Это лишнее доказательство того, что драконовские меры способны только парализовать инициативу и лишить воли. Особенно это характерно для Русской и еще более для Советской армии. Менталитет и без того не слишком способствует инициативе, а тут он еще и подавлен страхом, немцев и смерти боялись меньше, чем Сталина. В 1941 году 33 советских генерала погибли не в бою! Трое умерли от болезней, двое застрелились, один погиб в катастрофе и 27 расстреляли свои по приговору трибунала. А немцы не могли понять, почему русские ведут себя так «странно». Поэтому они увидели с воздуха движение тылов фронта к рубежу реки Сула и приняли его за крупные силы русских, собирающихся идти на прорыв.