Давно люблю листать, рассматривать большую иллюстрированную книжку « Детское питание», многие стишки отсюда наизусть. Иногда мне из неё дома готовят. Моя баба Вера готовит вкуснейшее, хоть и без изысков.

Мне шесть лет, мои знания и умения, самостоятельность растут! Я стал хорошо рисовать лица людей, особенно в профиль. Как -то еще до конца не проснувшись, представил гипсовый профиль какой-то из папиных скульптурных работ и четко понял как изображать на бумаге линию лба и носа, губ и подбородка. Умылся, сел за стол и …нарисовал!.. А потом и всю фигуру в ее пропорциях. «Не рисуй головастиков!» – говорил папа, поясняя: " Голова должна укладываться в росте нарисованного человека семь раз». Я уже учился считать до ста и объяснение папы постепенно понял. Тети Людина сестра позднее со смехом вспоминала папины нечастые наставления моим рисункам: " Мальчик получился почти что хорошо. Но руки должны быть подлиннее. А то ведь, если что, он с такой рукой даже пописеть не сможет!» Я рассказал об этом недавно своей дочке Лизе перед ее поездкой в Брюссель и неизбежным посещением знаменитой достопримечательности этой столицы Евросоюза.))

В свои шесть лет я уже мог и лицо Ленина нарисовать, узнаваемого не только бородкой и лысиной, но и другими внешними чертами. Осенью я ходил по улице в фиолетовом клетчатом бушлатике и зеленоватой шапочке на манер летческого шлема, с металлическими пуговками. На ногах – коричневые с рантом ботиночки. И сегодня такая одежда смотрелась бы удобно, современно. Вот мы идем с бабой Женей мимо кинотеатра» Октябрь» (» Колизей»), и я нахожу прямо на асфальте квадратик красного оргстекла, прекрасная находка. Отсюда на трамвае едем к бабе Жене на ВИЗ, с ночевой. Она у моих родичей отпросила внука, тем более что дядя Витя с тетей Людой уехали куда-то ненадолго. Так называемый «стандартный» дом – не что иное, как двуэтажный в два подъезда бревенчатый барак. На втором этаже двухкомнатная квартира. Лестница поскрипывала, в доме всегда было тепло, уютно. Оранжевый абажур над круглым обеденым столом, венские стулья, шифоньер желтого цвета, швейная машинка» Зингер» с ножным приводом, печка, большой черный дермантиновый диван, кровать, этажерка… во второй комнате – письменный стол, книжный шкаф, кровати с покрывалами, на столе – настольная лампа с тонированной под бронзу гипсовой античной фигурой, держащей красный абажур, на кухне стол, шкафы, на стене синие большие коромысла.

За водой приходилось идти на колонку. Туалет в доме, но с деревянным толчком, почти как в деревенских домах. Перед каждым из домов двор с детской площадкой и столбами для сушки белья, справа – дровяники. Несмотря на такую непритязательную обстановку, здесь и во всей округе было как-то очень уютно. Недалеко завод, напротив – величественный по тем временам Дом культуры металлургов ВИЗа, где всегда показывали хорошее кино, кафе» Сталь»… Такое жилье считалось до середины шестидесятых хорошим, недалеко от центра города. Причем, как я уже говорил, дед – Герман Борисович Клопов (когда в шутливом настроении или чуть навеселе – " Герман фон Клоппе, барон фон Клопманн»)) – был начальником отдела капстроительства в Уралгеологии, Горздраве и других организациях Свердловска, участником войны, а баба Женя – Евгения Потаповна Тяжёлых- старшим инженером (раньше недолго и начальником была) отдела оборудования ВИЗа и очень уважаемым на всем заводе человеком.

После войны дед Герман нередко выпивал и, несмотря на то, что очень любил свою Женьку, доченьку Лилю – «Люнюшку», любил своего сына Витюшку, гордился его блистательной учебой и Артеком (осень 1947 —январь 1948), он мог подолгу засиживаться в близлежащей пивной и приходить под градусом. В послевоенные времена пивные назывались «американками», народ пил там пиво и водку или разбавлял одно другим, ел пельмени и сосиски, дешевые конфеты. Говорили за жизнь, вспоминали войну, пили за родину и Сталина. Когда умер Калинин дед Герман плакал, и другие плакали. Это притом, что отец его бывший вятский, глазовский предприниматель Отец деда Борис Николаевич Клопов даже в военные годы так и не смирился с советской властью и терпеть не мог ее вождей. Конечно, когда ушел из жизни Иосиф Виссарионович рыдала почти вся страна. Только моя тринадцатилетняя мама почему —то не плакала, как не плакал еще не встреченный ею молодой художник – мой папа… Нет, я ничего не хочу этим сказать, им тоже было жаль, просто вот так…