Мысли меня не слушались – как бы я ни старалась сосредоточиться на происходящем, они как будто расползались в разные стороны. Руки болели: я измельчала травы, тягала больных, носила воду… Мне казалось, как будто я бесконечно повторяю одно и то же, снова и снова, – я ощущала ритмичный стук пестика в ступке, мертвый вес бесчувственных тел. Воспоминания о стеклах с амебой словно ожили – она плыла у меня перед глазами, ложноножки жадно шевелились в замедленном действии в поисках жертвы. Вода, я слышала шум бегущей воды; она жила в воде, хотя она была заразной только в форме цист. Она передается через воду. Эта мысль пришла ко мне очень ясно.

А потом я оказалась на земле, не в состоянии вспомнить, что когда-то стояла на ногах. В нос бил запах свежей влажной земли и свежего влажного дерева, принося с собой смутные мысли о червях. Перед моими глазами что-то задвигалось – маленькая зеленая Библия упала и теперь лежала перед моим лицом, а ветер переворачивал страницы одну за одной в призрачной игре Sortes Virgilianae[33]. Где же он остановится, подумалось мне смутно.

Потом были руки и голоса, но мне было не до них. Огромная амеба царственно плыла во тьме передо мной, плавно двигая ложноножками в приветственном объятии.

Глава 63

Выбор

Лихорадка бушевала во мне подобно шторму, острые вилки молний пронзали тело ослепительной болью, каждая замирала на мгновение, сияя рядом с нервом или сплетением, освещая потайные уголки суставов и сжигая волокна мышц. Безжалостные вспышки ударяли снова и снова, будто огненный меч карающего ангела, что не знал пощады.

Я редко осознавала, закрыты мои глаза или открыты, сплю я или бодрствую. Я не видела ничего, кроме подвижной серой массы, беспокойной и пронзаемой красными всполохами. Краснота пульсировала в венах, укрытая облаком. Я ухватилась за алую вену и последовала за ней, цепляясь за мерцание ее замедленного тока посреди оглушительного грохота. Грохот становился громче, по мере того как я проникала все глубже и глубже в черноту, бурлящую вокруг, он становился навязчивым и монотонным, как бой барабана, так что в ушах звенело, и я ощущала себя пустотелой, будто туго натянутой, вибрируя от каждого нового удара.

Источник стука был прямо передо мной, пульсируя так громко, что мне захотелось закричать, только чтобы услышать какой-нибудь другой звук, но несмотря на то, что губы раскрылись, а горло напряглось от усилия, я не слышала ничего, кроме барабанного боя. В отчаянии я вытянула руки – если это были мои руки – вперед, в серый туман, и схватила какой-то теплый, влажный и очень скользкий предмет, который бился, сокращаясь у меня в ладонях.

Я посмотрела на свои руки и мгновенно поняла, что это мое сердце. В ужасе я уронила его, и оно поползло прочь, оставляя за собой след красноватой слизи и содрогаясь от усилий. Клапаны открывались и закрывались, как рты выброшенных на сушу рыб, каждый открывался с глухим щелчком и захлопывался с влажным мясистым шлепком.

Иногда в облаках появлялись лица. Некоторые казались знакомыми, хотя я не могла припомнить имен. Другие были чужими, едва различимыми, как образы, бегущие на краю сознания перед погружением в сон. Эти смотрели на меня с любопытством или безразличием и исчезали. Те, что я знала, выражали сострадание или тревогу; они постоянно пытались поймать мой взгляд, но мои глаза виновато ускользали прочь, в головокружительную даль, не в силах сфокусироваться. Их губы двигались, и я знала, что они говорят со мной, но ничего не слышала – их слова тонули в безмолвном грохоте моего шторма.