Следующие полчаса я провела за столом в кухне, а потом снова выползла на крышу и приникла к окуляру телескопа. С упавшим сердцем я констатировала, что Наперсток стоит у окна спальни и разглядывает палисадники. Было темно, так что он, должно быть, мог видеть только собственное отражение в стекле. Сменив фокус, я выяснила, что Психо в комнате не было, так что, разглядев тонкую полоску света под дверью, я решила, что она ведет в ванную. Несмотря на то, что Наперсток меня отталкивал, я заставила себя вновь навести фокус на него. В отличие от прочих, Наперсток не был молод. На вид ему было больше пятидесяти. Живот его выдавался вперед, кожа на ляжках выглядела рыхлой, а на висках обнаружилась седина. Он стоял, широко расставив ноги, и почесывал свои тестикулы, в наготе явно испытывая высшую степень уверенности в себе. Затем, глядя на свое отражение, Наперсток слегка отклонил голову, проверяя, все ли в порядке с зубами и в носу. Потом втянул живот и взлохматил себе волосы. Вот тогда-то у меня и перехватило дыхание – несмотря на то, что я наблюдала за Наперстком уже несколько недель, узнать его я смогла лишь по этому жесту.

Впервые в жизни я пренебрегла заведенным распорядком – не смогла выйти на крышу, чтобы заняться обычными делами. Вместо этого остаток ночи и весь следующий день я провела, сидя за столом в кухне, так и не сняв с себя защитный комбинезон. Я знала, что должна идти ухаживать за растениями, но боялась, что стоит мне выйти на крышу, и я не смогу устоять перед искушением снова воспользоваться телескопом, а сама мысль о том, чтобы увидеть Наперстка, или Джонатана Уэйнрайта, если уж называть его собственным именем, наполняла меня отчаянным ужасом. Часами я пребывала в состоянии непреходящей тревоги. Однако обуревала меня не только тревога, но и какое-то иное ощущение, которое я была не в состоянии распознать, – то была гремучая смесь эмоций: отвращение, гнев, жалость к себе, утрата и снова отвращение.

Будь Психо растением, она оказалась бы самым прекрасным образцом экзотического совершенства из виденных мной, в то время как Джонатан Уэйнрайт, хм… был бы мерзким паразитирующим созданием, коим он, в сущности, всегда и являлся. Мысль о том, что он осквернил ее своим гнусным семенем, пугала меня и вызывала брезгливость. На столе передо мной лежал журнал Джонатана. Он был раскрыт на чистой странице, но я не могла заставить себя сделать запись о его визите. Мне это казалось безнравственным.

Мысленно я вернулась на двадцать лет назад – тогда я впервые с ним столкнулась. Он втерся в доверие к молодой аспирантке, с которой я делила лабораторию в университете, и потому вечно ошивался поблизости. Возвращаясь с лекций, я частенько заставала его сидящим у нас в лаборатории на табурете. Выглядел он безупречно: в костюме-тройке, с вышитыми на хрустящих белоснежных манжетах дорогой сорочки инициалами. Опершись локтем о лабораторный стол, он сидел, положив подбородок на кулак, и не сводил с нее глаз. Его пустая болтовня раздражала. Я никак не могла понять, что она находила забавного в ней. Уэйнрайт был раздражителем, отвлекающим фактором. Что меня бесило сильнее всего, так это его манера постоянно смотреться в зеркальные двери шкафа для образцов и взбивать волосы, перекидывая их то вперед, то назад, то из стороны в сторону. Как он вечно напрашивался на комплимент. Я не понимала, какую прелесть моя коллега находила во всем этом, как не понимала и того, почему она поощряла его самолюбование нежным смехом.

Однако неприемлемой ситуация стала тогда, когда Уэйнрайт обратил внимание на меня. Когда он узнал, что я изучаю встречающиеся в природе растительные галлюциногены, а также токсические эффекты их передозировки: семена