– Хорошо, не мы. А тогда кто же? – довольно трезво спросил Валера. Мне его вопрос показался глупым и даже бестактным.

– Да-да, – строго сказала мама, – кто же этот народ?

«Точно-точно, – запоздало подумал и я, – кто же тогда? Как это мне самому не пришло в голову? Валерка – умен, а в каком глупом положении Володя. Как он теперь выкрутится?»

– А кто? – повторил Володя и сделал жутко томительную паузу, насмешливо играя обнаженными зубами и напустив такого тумана в глаза, что в нем можно было бы играть в прятки. – Априори китайцы – вот кто! – неожиданно закончил он.

«Китайцы, – разочарованно подумал я. При чем тут какие-то китайцы? Вот Володя и запутался, никак не вязались сюда китайцы. Это и дураку ясно. И потом, что это за априори такое?»

Как-то Валерка показал мне, откуда берутся у него всякие заковыристые слова. Оказалось, очень просто – из толстенного словаря, который всегда лежал на одном и том же месте – на углу шкафа. Пока я осваивал абсурд и абракадабру, Валерка и Володя ушли, видимо, дальше, – аж до самого априори.

– Известно ли вам, дорогие товарищи, – продолжил Володя, – что китайцы, которых мы считаем отсталыми, сделали огромный рывок. В своих собственных домах, буквально – в каждой сельской хижине, в домашних условиях они выплавляют чугун и сталь. Стоят у очага и помешивают, вот как Зоя Никаноровна суп. А поскольку они жутко сознательны, трудолюбивы и дисциплинированны и поскольку их уже около пятисот миллионов, то по выплавке чугуна и стали на душу населения они вот-вот нас обойдут. Согласитесь, нам до них далеко. Ведь мы же на своих кухнях ничего, кроме щей и яичниц, не выплавляем.

«Ах вот оно что! – изумленно подумал я. – Их – пятьсот миллионов? Тогда точно они первые построят коммунизм». Конечно, было немного грустно, что не мы. Но все-таки это были китайцы – свои. Всегда-то все захватывающе интересное оказывается в конце концов какой-нибудь ерундой.

Что-то еще говорилось над моей головой, но она уже отказывалась варить, сломленная массой впечатлений этого длинного дня. Чьи-то руки перенесли меня в комнату сквозь едкий дым компрессоров и грохот отбойных молотков, шипела и царапалась дворовая кошка Мура, у цветков львиный зев были желто-лимонные глотки с малиновыми гландами, в одной такой глотке сидела и пялилась на меня здоровенная пчела…

Утром, свеженаглаженный, я наспех оглядел новый асфальтовый комбайн. Меня поразило огромное количество ручек с набалдашниками на конце, вроде переключателя скоростей, и вогнутых металлических сидений, отполированных до тусклого блеска. Подоспел он вовремя: улица была готова принять асфальтовую одежду. Слепящий глаза белый щебень уже тысячу раз укатали сверхтяжелые катки, которых не менее дюжины собралось на нашей улице. По вечерам фиолетовые силуэты катков, словно какие-то доисторические животные, придавали ей такий загадочный вид, что всякий, проходящий мимо, испытывал невольное чувство уважения к нашей Ново-Басманной. Да это и справедливо, потому что где, даже в нашей огромной Москве, можно найти подобную ей?

…Прежние великие князья и московские цари, выезжая из Спасских ворот Кремля, направлялись за город по Ильинке-Маросейке-Покровке-Старой Басманной. Василий Третий тут же, в самом начале Старой Басманной, едва переехав Камер-Коллежский вал (а ныне Садовое кольцо), останавливался в своем путевом дворце, молился Богу и заваливался почивать. Так и заканчивался первый день его путешествия. Назовем этот маршрут Великокняжеским или Царским. Государь же Петр Алексеевич, отправляясь в Немецкую слободу к мин-херцу Францу Лефорту или Аннушке Моне, сделал обычай выезжать из Кремля другими, Никольскими воротами. Причем не в карете, а верхом, пустая карета громыхала сзади. Он сразу оказывался на Никольской, потом, переехавши через Лубянскую площадь, следовал по Мясницкой и Ново-Басманной.