– – Какие люди и без охраны! – хмыкнула Татка, едва завидев перед собой подругу. – Решилась все же покинуть свою келью?

– Угу, – едва кивнув, признала очевидную глупость Лана.

– Тогда для начала в бар, стереть эту затравленную мину с твоего лица.

Пританцовывая, Татка повела ее следом за собой, где их встречал лукавой улыбкой «ангел», колдовавший над очередным заказанным коктейлем.

– Томас, текила-санрайз для меня и моей подружки! – не церемонясь, обратилась она к околдованному ею красавчику, получила в ответ «Непременно» вместе с улыбкой, поле чего вернулась к своей подружке. – Ты где была? Я к тебе так и не достучалась в номер.

– Уснула. Представляешь, банально уснула.

– Я смотрю, сон на тебя очень благотворно влияет, раз ты здесь – усмехнулась подруга.

– Тат, мне потом нужен будет твой телефон. Одолжишь?

– Да не вопрос. А твой что?

– А мой уплыл.

– В смысле? – не поняла Татка, наблюдавшая в этот момент за ловкими движениями рук Томаса.

– В прямом. Пошла на пляж поговорить с родителями, а потом, как на грех, Герман позвонил.

– И ты, глупая, ответила, – сделала недовольное заключение Татка.

– Надоело бегать от него.

– Ну и? Что с телефоном-то?

– С досады выбросила в море с пирса.

Татка медленно повернулась, чтобы посмотреть, не ошиблась ли она соседкой, лицо ее при этом выражало такое искренне удивление, будто перед ней был сам папа римский, одетый в нелепый обтягивающий спортивный костюм с разбросанными по всему материалу леопардовыми мордами.

– Бог ты мой, мать, ты ли это? – покачала она головой, едва отходя от шока. – Прям, так и в море?

– Ага. Про разговор не хочешь услышать?

– А чего там слушать-то? – отмахнулась Татка. – Все одно и то же: ты моя, бла-бла-бла, вернись, я все прощу. Слишком много пафоса на ровном месте. А судя по твоему нетипичному поведению, Герман и вовсе зашел за границы дозволенного даже для близких. Ты сюда чего приехала? Отдыхать. От него в первую очередь. Вот и отдыхай, подруга! Забей на этого гада. Ты ему ничем не обязана. Что он там тебе снова наговорил?

– Как обычно, – вежливо улыбнувшись Марио, протянувшему ей бокал с коктейлем, Лана поспешила спрятать взгляд от подруги, намеренно разглядывая алую жидкость со льдом. – Ох, не знаю, куда глаза мои глядели, когда я с ним знакомилась.

– Да что уж сейчас пенять, нас ты тогда ведь не слушала. Теперь ничего не исправишь. И так раньше была вся закрытая, вся в себе, а с этим кобелем и вовсе спряталась за своей холодностью.

– Почему кобелем? – невольно улыбнулась Лана, выцепив из слов подруги самое безобидное.

– Потому что имя у него собачье. У меня бабуля когда-то купила себе кобеля чихуа-хуа и назвала его Герман. Тот еще гад был. Но до твоего ему, конечно, еще ого-го!

Татка глотнула из своего бокала и блаженно закатила глаза:

– Ммм, вот умеют же они делать из ничего такую вкуснятину.

– Поосторожней, – со смехом предупредила подругу Лана, – эта вкуснятина очень коварна. Отключает мозги на раз.

– Знаешь, дорогая, а вот это, наверно, как раз то, что сейчас больше нужно именно тебе. Отключай свою педантичную соображалку и веселись. Вон как вокруг весело. Музыка, люди вокруг. Никаких проблем! Пойдем потанцуем, чего вечер зря терять из-за этого твоего кобеля? Пошли, пошли…

И оставив свои недопитые коктейли, Татка потащила совершенно не сопротивлявшуюся подругу в самую гущу веселья.

– Давай, подруга! – весело перекрикивая музыку, подбадривала Татка. – Вспомни, как мы раньше зажигали. Когда не было никаких забот и мужиков, когда мы были свободны и беззаботны.

Наверно, выпитый бокал коктейля смешался с остатками не выветрившегося виски, и теперь разум окутала пелена безразличия и легкости. Напряжение приятно отпускало, и Лана наконец-то почувствовала возвращение давно позабытого чувства свободы. И даже забивавшийся под ремешки шлепанцев песок совершенно не тревожил. Ей хотелось танцевать. Да, так просто и банально – танцевать, ловить ритм и отдаваться музыке, совершенно не обращая ни на кого внимания. Права была Татка, нужно было просто позволить себе расслабиться, отпустить все хоть ненадолго. Ведь когда-то она могла себе позволить такие вольности, могла радоваться жизни и строить волшебные планы на будущее, мечтать… И куда делась та беззаботная Лана? Для чего она загнала себя в жесткие грани, скрывшись за маской холодности и безразличия? А ведь запрятанная за семью печатями душа все еще таила в себе веру во что-то светлое и теплое, но приходилось прятать это от злой действительности. Чтобы выжить и не потерять себя, чтобы не сломаться. Это был тот маленький огонек, что не давал сломаться, спрятанный ото всех, свято лелеемый и оберегаемый от чужих глаз. Ее слабость. И ее сила. Она позволила Герману лишь раз увидеть себя настоящую, но он воспринял ее нежность как слабость, едва не разбив хрупкость мечты и надежды. Лана окружила себя непреодолимой стеной холодности и уверенности, больше никому не позволяя заглядывать в свою душу. Но сейчас впервые за долгое время хотелось быть самой собой! Хотелось не бояться и радоваться. И это было потрясающее чувство.