Джонс покачал головой:

– Все это не для меня.

Викарий улыбнулся:

– Да бросьте! Я понимаю, вам не по душе эта идея, да и на празднике будет неимоверно скучно, но вы не представляете, как для меня важно притащить туда еще одного мужчину. Разумеется, у нас самые восхитительные дамы – не знаю, что бы я делал без них, – но я буду чрезвычайно признателен, если вы поддадитесь уговорам и окажете нам помощь.

Джонс, мысленно проклиная себя за глупость, ответил, что придет.

– Вот и замечательно! – радостно воскликнул священник. – Я сделаю вас судьей на состязаниях по бегу. Обычно я сам даю сигнал к началу, а одна или две дамы держат ленточку и объявляют результаты, однако тут одна проблема: почти у каждой в школе учатся собственные дети, и это приводит к предвзятости суждений. Распределение наград редко устраивает всех присутствующих.

– Господи, – простонал Джонс.

– Ваши решения никто оспаривать не будет.

– Даже если меня не поколотят мамаши тех учеников, которые останутся без призов, удар по репутации мне обеспечен, – вздохнул Джонс. – Когда праздник?

Священник хотел ответить, но тут в комнату вошел его дворецкий – японец, которого он привез с собой из миссии. Родители в деревне пугали им детей, говоря, что японец придет и съест их, если они не будут слушаться. Дети постарше в этом сомневались, ссылаясь на мнение школьной учительницы, миссис Бэнкс. Та уверяла, что японцы питаются только рисом и религия запрещает им есть людей. По-английски он говорил коротко, но без акцента.

– К вам миссис Флюк.

– Пригласи ее, Нао.

– Хорошо. Она расстроена.

– Чем?

– Не говорит.

Миссис Флюк, с которой Джонс впервые столкнулся лицом к лицу, действительно выглядела расстроенной. Она сделала нечто вроде реверанса, демонстрируя викарию, что пришла по серьезному делу, и начала без предисловий:

– Ваше преподобие, все дело в моей дочери!

– Вы про миссис Пэшен?

– Марту Пэшен, как она себя называет!

– Миссис Флюк, к чему опять бессмысленные обвинения? Это нехорошо, и это неправда. Кстати, почему бы вам не обратиться за советом к баптистскому пастору?

– Ни в коем случае! – воскликнула миссис Флюк, процитировав Твидлдама[2], и ее взор слезящихся глаз пригвоздил Джонса к месту, предостерегая от улыбки. – Я-то знаю, что делаю, и не собираюсь быть баптисткой, нет! Они нехристи.

– Нехристи? – повторил викарий. – На вашем месте я не стал бы озвучивать столь… опрометчивые заявления.

– Я знаю, какие заявления мне делать, ваше преподобие, хотя, может, вы так и не думаете, – возразила миссис Флюк. По-прежнему не сводя взгляда с Джонса, она добавила: – Осенью мне стукнет восемьдесят годков, и я еще могу взять черта за рога.

– О да, – примирительно поддакнул Джонс, хотя не понял, имела ли она в виду свое крепкое здоровье или какой-то дьявольский обряд.

– Так вот, она вместе со своим полоумным мужем прямо у меня под носом выдоила мою корову и украла яйца из курятника!

– Глупости! – замахал на нее руками священник. – Глупости, миссис Флюк!

– Не глупости, ваше преподобие, а сущая правда! – хрипло вскричала она. – Они сделали это дважды, хотя и один раз – это уже слишком! И если вы завтра не заявите об этом с кафедры, ноги моей больше не будет в вашем доме! Стыд и позор, что уважаемая женщина не может найти справедливости у единственного джентльмена во всем приходе!

– Вы не видели, как миссис Пэшен и ее супруг доили корову и воровали яйца? – спросил викарий, не клюнув на льстивое замечание о «джентльмене». – Вы этого не видели!

Миссис Флюк нехотя признала данный факт.

– Глазами не видела, если вы об этом! – ответила она. – Но глаза-то лгут. Зато я видела их духовным зрением, да-да, вот намедни, когда смотрела в свое стеклышко.