Она уставилась на второго разбойника, которые уже как бы разбойниками не были, получив прощение.

– По батюшке или по матушке, Ваше Величество? – поклонился тот.

– Как есть, оболтус! – всплеснула Ее Величество руками. – Да как же это можно-то под двумя именам жить?!

– Так, Благодетельница Матушка, из цыганских евреев я, так положено у нас. Если одно имя опорочат, второе укроет от позора!

– Да ты что! – удивился Его Величество, присматриваясь к новому казначею и сборщику податей.

Смутные сомнения начали ему подсказывать, что, может, он поторопился. Но сделать со слугой своим волен был в любое время всякое, чего бы не пожелалось, а шанс дать – это святое. За это, может, Бог помилует, если какое наказание должно выйти. Ведь если не судить, то не судим будешь.

– По батюшке я Барон Обер Удо Нитки, а по матушке Душегуберман. Но можно просто: Веревка или Мыло. Я привык. Куда бы не пришел, в народе так и кличут: веревку и мыло не заказывали?»

– Что же это за народ такой! – возмутилась Ее Величество. – Если к ним пришел человек, пусть с таким именем, как Веревка и Мыло, высмеивать его? Не заказывают они! Закажут, заставим! – пригрозила она. – Цыганские евреи? Что-то не слыхала я… Я смотрю, удал ты и крепок, черные кудри вьются, и брови, как крыло вороново, нос не наш в профиль, будто с тебя древние статуи ваяли. Мы, пожалуй, поговорим с тобой в другом месте и в другое время…

– Из тех, Матушка Благодетельница, которые за Моисеем пошли, да так в пустыне и отстали. Как взошел он на гору за письмецом от Бога Нашего, собрали мы народное злато-серебро и отлили скульптуру Бога Нашего. Спасемся – думали мы, народ благой, народ избранный Моисеем по слову Бога Нашего. Во славу же Бога отливали, – но тут лицо цыганского еврея стало пасмурным. – А Моисей, как с горы вернулся, сам не свой стал. Письмецо от Бога порвал. Скульптуру ногами запинал. Кричит: всех убью, всех, паскуд, порежу! И требует, чтобы прошло по стану войско и убивали бы всех, кто не в войске. За истину, – кричит, – за святую землю, которую еще не получили, а уже и меня, и Бога прогневали! Тьфу, царя на вас! Тьфу, царя на вас!

– Больной он у вас что ли умом был? – удивился Его Величество.

– Больной не больной, а все к тому шло. Он ведь нас на святую землю свою вел, а разве была она у него? Ведь не видал ее сам, а народ смутил. Что, плохо нам жилось в Египте-то? Ведь и хлеб был, и дома у каждого не по одному, и при землице дом стоял. Ну, побивали нас, бывало, палками, так ведь и своих били. На то вельможные паны поставлены фараоном, чтобы народу не трудолюбивому леность в голову не ударялась. Богато мы жили, нам фараоновы подданные завидовали и все время пальцем тыкали: мол, вот, идет чужой народец, а мы тут как рабы перед ним кланяйся. Ведь сколько золоту собрали, что поднять не все смогли. Давали нам египтяне в долг, знали, отдавать есть чем. И умыкнули золотишко по слову Моисееву…

Мы потом это золотишко Моисею и отдали на всякие его прихоти, до которых народу ну ни в жизнь бы не догадаться. Палатка у него была самая что ни на есть богатая, охраняли ее со всех сторон, даже изнутри. Собрал все золото, напаял себе сундуков и светильников…

Мы бы вернулись, но как обратно в Египет голым-то вернешься, ведь за все спросят и за всех сразу! Гнались за нами… Весь народ Египетский, который золотишко одалживал…

Вот так и получилось, что или в рекруты, или побирайся по пустыне. Да много ли в ней найдешь? Даже Господь нас, Матушка, пожалел, послал нам хлебную крошку, как слезу свою горючую. Белая она у него, и гниет быстро. Стоит набрать про запас, как наутро в палатке такая вонь стоит, и черви начинают ползать…