Спали возле костра. Вот и пригодились брошенные оборотнями спальные мешки и палатки – после них много добра осталось. И бинокли, и термосы, и походные котелки, и снасти рыбацкие, и настоящие лыжи, и теплые не продуваемые зимние костюмы, даже аппараты дальней связи и видеокамеры, которые мог только очень цивилизованный человек себе позволить… Борзеич постелил себе несколько надувных матрасов, укрылся цветными одеялами.

Цветам она обрадовалась – не без злорадства.

Значит, и у Борзеевича имелась душа.

Цветы были красивые, но поставить их оказалось не во что. Все вазы стались в Храме, куда войти ей разрешалось только днем. И она пожалела, что Борзеевич зря загубил ради нее такую красоту, но теперь она не сомневалась, что цветы будут долго стоять на ее могиле – есть кому положить.

Малину съела, запивая молоком. Может, в последний раз.

В отличие от Борзеевича, который сразу сладко засопел, она так и не смогла сомкнуть глаз. И ворочалась, и овец считала, и по берегу прошлась, подышав свежим воздухом, и поела – может, хоть так! – а сна все не было. Мысли были заняты одним: каково оно там в Аду? И сможет ли она вернуться? Уснула она засветло, когда солнце вот-вот собиралось взойти, и уже разлилась на горизонте красненькая полосочка, предвещая погоду и не худую, и не добрую…

Никто ее не будил, пока не проснулась сама. Гордые своим предназначением избы за ночь как будто подросли, стояли сурово, безразлично взирая на полноводную реку, которая безмятежно катила свои воды мимо, на зазеленевший после пожара новый лес, на прочих обитателей земли, снующих туда-сюда по своим делам, широко открывая двери лишь Борзеевичу, который исполнял в Храме службу.

Дьявол и Борзеевич уже готовили обед. Даже припасли кое-что к ужину. Не торопились, час – два ничего не решали. Прыгнуть с крыла Храма можно было и через неделю, лишь бы все получилось, и Манька с дуру чего не напутала. До прыжка оставалось недолго, его назначили на время, когда край солнца заденет горную вершину, и на противоположной стороне взойдет убывающая луна. На всякий случай. Прыгать можно было в любое другое время, но Борзеевичу, помнившему наизусть все передвижения планет и звезд, такое состояние светил показалось хорошим знаком.

Шли последние приготовления. Борзеевич весь день совал под нос схему-рисунок, в котором Манька уже разбиралась, заставляя снова и снова повторят расположение храмовых комнат, которые соответствовали земле, убеждая ее, что каждый демон имеет свое место, и по тому, где он спал, можно определить, чей он – ее или вампира. А были еще такие демоны, которые могли обретаться и там, и там, они и становились древними вампирами.

Дьявол заверил, что резать и жечь огнем ее не будут, что все, что от нее требуется, прыгнуть в обозначенное место с высоты нескольких метров.

Манька смерила избы взглядом и усомнилась: если избы не встанут в полный рост, скорее всего, смерть ее обойдет стороной. Она прыгала и с высоты поболее. Если, конечно, внизу не будут натыканы колья. Сам Дьявол учил ее падать, и тем самым не оставил никакой надежды на смертельный исход прыжка. После его заверений, возможно, устав от переживаний, она вдруг успокоилась, принимая запланированную смерть, как провал предприятия, и слегка ухмылялась, когда Дьявол выдавал ей новое наставление.

Во-первых, он сразу предупредил, что поспать в Аду ей вряд ли удастся. Сознанию, лишенному телесного плена, осознание Бытия было доступно круглосуточно, пока его не покинут последние капли Дьявольского дыхания, а вдыхал он свое дыхание с запасом, которого без подзарядки должно было хватить на сто двадцать лет.