Бертовин с парой спутников исчез среди подлеска, Рамон остался ждать. Долго скучать не пришлось: люди выволокли на дорогу парня и девушку.

Рамон хмыкнул было: заняться вам нечем, пусть их резвятся. Но следом за парочкой один из людей вынес наполовину ободранную косулю.

– Так, – произнес рыцарь, в упор глядя на парня. – Ты знаешь, что бывает с браконьерами? Девку-то зачем с собой потащил – больше посторожить некому было?

Крестьянин плюхнулся на колени:

– Не виноват я, господин. Мы в лес по другому делу шли. Свадьба осенью… дожидаться, что ли? А тут – в силках, дохлая уже… не утерпел, не пропадать же мясу. Пощади, господин.

– Дохлая, говоришь? – Рамон вопросительно посмотрел на Бертовина.

– Врет, – ответил тот. – Да сам посмотри: у нее горло перерезано. И теплая совсем.

Рыцарь не поленился спешиться, склонился к туше, сняв перчатку, прикоснулся к покрытой шкурой ноге. Выпрямился, пристально посмотрел на парня:

– Ну?

– Это не я! Мы на поляну вышли. Там человек какой-то был. Увидел нас, нож бросил и убежал. – Парень пополз на коленях, норовя обнять ноги. – Господин, пощади!

Рамон брезгливо отодвинулся.

– А шнур для силков тебе в мошну тоже какой-то человек подкинул? – поинтересовался Бертовин.

Крестьянин схватился за поясной кошель и понял, что попался. Взвыл, рухнул ниц.

– Девку-то зачем взял? – повторил Рамон. – Сторожить? Неужели больше некому было? Или впрямь думал, отговориться – мол, до свадьбы не дотерпели, а дома негде?

Не дожидаясь ответа, подошел к девушке, приподнял за подбородок, заглянул в лицо. Видно было, что ей понадобилось усилие, чтобы не шарахнуться прочь.

– Он и в самом деле твой жених?

– Да, господин, – прошелестела она.

Рамон перевел взгляд на парня:

– Отдай ее мне.

Девушка дернулась и тут же замерла, остановленная жесткой рукой.

– Будет ласкова – глядишь, и смилостивлюсь, – медленно проговорил рыцарь, не отрывая взгляд от перемазанного грязью, поросшего редкой бородкой лица.

– Забирай, господин, – вскинулся тот. – Делай что хочешь, только пощади!

Рамон долго молчал. Потом отпустил девичий подбородок, шагнул к парню.

– Что ты за мужчина, если готов откупиться честью своей женщины? Бертовин, этого – повесить. Она пусть идет.

– Господин! – теперь в ноги кинулась девушка. – Я буду ласковой, господин! Только отпусти его! Я сделаю все, что ты скажешь!

– Уходи, – отчеканил Рамон. – И быстро. Иначе мне, чего доброго, взбредет в голову отдать тебя моим людям.

Она охнула, подхватилась с колен, порскнула прочь. Двое подняли упирающегося парня, поволокли к дереву.

– Да чтоб ты сдох, сволочь!

– Сдохну, – ответил рыцарь. – Но позже, чем ты.

За спиной шевельнулся Хлодий:

– Рамон… господин, я прошу о милосердии.

– Нет, – не оборачиваясь, ответил тот.

Рамон взобрался в седло, тронул поводья, не дожидаясь, пока повисшее на веревке тело перестанет дергаться. Когда ветви деревьев скрыли повешенного, придержал коня, в упор глядя на оруженосца.

– Ты говорил о милосердии. Так вот, то, о чем ты просил, – это не милосердие. Он нарушил закон. Спусти это один раз, настанет и другой. Потом закона не станет вообще, а следом не станет и нас. Просто сожрут. Понял?

– Да. Но… зачем ты издевался над ним? Если не собирался его отпускать, зачем предлагал откупиться девчонкой?

Рамон усмехнулся.

– Хотел, чтобы ты увидел, до чего может дойти человек, пуще всего на свете ценящий свою жизнь. Увидел и запомнил.

С окрестных холмов лагерь было видно как на ладони. Низину у излучины реки покрывали яркие шатры в цветах рыцарских гербов, над шатрами реяли штандарты^>[4]. Ветер нес многоголосый гомон, лай собак, конское ржание.