Зима в этом году радовала своей красотой.

Зябкий холод морозил щёки. На твою ладонь неспешно и, в то же время, стремительно прилипали мокрые хлопья.

Чарльз с полотенцем на плече вошёл в кухню.

– Итак, за императора Мейдзи на аукционе мы получили около 530 фунтов, а наш Бог удачи, Хотей, принёс 390 фунтов. Картины на аукцион не приняли, сегодня же отнесу их в ломбард, – просчитывал в голове он. – За месяц домом интересовался только один человек, который и то сорвался с крючка… Что ж, поздравляю нас, мы по-прежнему в беспросветном дерьме!

Я закрыла окно. Услышанное не радовало. Мне хотелось поскорее убраться с этого места и никогда о нем не вспоминать. Но, видимо, так быстро, как я думала, у нас ничего не получится.

– Что у нас на завтрак? – будничным тоном спросил меня тот. – Дай угадаю – это… Та-да-да-дам! Тосты!

Вот и ещё одно «доброе утро» начиналось с его глупых шуток. Он не переставал доставать меня. Все, буквально все в нем норовило вывести из равновесия: торчащие в разные стороны мокрые волосы на голове, затёкшие щелки глаз, покрасневший нос.

– Господи, когда ты стал таким?

Когда мы такими стали?

Взгромоздившись на стул, Чарльз невесело хмыкнул. Прослойка жира, нависающая поверх трусов, затряслась.

Когда он только успел так поправиться?

– Ну так что? Каков мой приз?

– Омлет с тостами, – поставила я перед ним тарелку.

– Две недели подряд?

– Ну а что ты хотел? Сам сказал, у нас кризис. Стандартный английский завтрак, – парировала я.

– Так приготовь, твою мать, французский! По хрен! Я не для того продал свою семейную реликвию, чтобы мы жрали один белок.

Я оставила его колкость в адрес матери без ответа.

Дело в том, что моя мать француженка. В отместку за мой неудачный выбор мужчины на наш первый и последний, семейный ужин с Чарльзом она принесла «французское блюдо» из лягушечьих лапок и отравила всех гостей.

С тех пор Чарльз отвешивал о моей стряпне похожие колкости: «французский деликатес, видать сварганила», «что-то лягушиными лапками запахло», «если хотите, чтобы у вас в животе заквакали жабы, жрите это протухшее дерьмо».

Так Чарльз в очередной раз пытался напомнить, как сильно ненавидел мою семью.

Что ж, в прочем, это было взаимно, я сама с ними давно уже не поддерживала связь. Примерно с того случая, как вышла замуж за человека, сидящего напротив меня в одних трусах.

Нехотя, я наложила и себе порцию омлета.

– Ты сама не жрешь свой английский стандарт, – заметил Чарльз.

И чтобы выйти победителем, он потянулся через весь стол к подвесному шкафу. Я крепче сжала в руках вилку. Чарльз отметил про себя это, попутно доставая флягу.

Наконец, высоко поднятая планка моего терпения обрушилась вниз.

«Заколи его! Вилкой! Сейчас! И он не сможет больше портить тебе жизнь!», – нашептывал внутренний голос.

Взвинчено, я отбросила столовый прибор в раковину.

– Заткнись! Агнес спит! Я тебе не мать, чтобы с раннего утра гнуть спину у плиты!

– Не мать, а жена!

– И что? Где прописан закон, что жена должна мужу что-то готовить?

– А где прописан закон, что муж должен содержать жену?

– Ты и себя сам прокормить не в состоянии!

Пухлые пальцы Чарльза демонстративно отвинтили крышку фляги.

– Ты не будешь пить! – приказала я.

– Ну так и жрать поджаренные фекалии тоже не стану!

– Да плевать!

Нетронутый омлет со звоном треснувшего фаянса незамедлительно встретился с полом. Осколки посуды в геометрически известном порядке устелили плитку.

Чарльз вытаращился.

Воспользовавшись привлеченным вниманием, я сдержанно сказала:

– Мне надоело видеть мужа пьяным. Это зашло слишком далеко!

Я подошла к нему с намерением выхватить из рук флягу, но Чарльз довольно крепко удерживал ее.