Работа, делание – естественное состояние иканийца. Духовный смысл его деятельности сильно разнится от того же у цивилизованных народов. Не деньги, не потребность быть одету-обуту влекут или понуждают иканийца действовать. Работая, он созидает свою душу. Так иканийцы и говорят: «Сначала душа человека как навес из ветвей, потом она – хижина, следом – дом из камня, затем она вырастает в дворец, а дворец – в храм». Для части иканийцев, называемых «катанабуси», последние ступени взросления души несколько другие: «душа вырастает из дома в крепость, цитадель, а крепость – в храм».

Изобилия подобный способ жизни не порождал. Нормальный человек, желающий заморских разносолов и деликатесов, изысканных составов для притираний и золотых треножников для дома, для семьи, получить всего этого не мог. Иканийское общество проявляло поразительную глухоту, черствость и невежество в столь возвышенных материях. Но и питаться, как какие-то спартанцы, чечевичной похлебкой и хлебом из отрубей, никто не питался. Ели сытно и жили тепло. Жизнь каждого иканийца сильно зависела от всех остальных соотечественников. Их соединенные талант, способности и возможности образовывали пространство свободы для каждого человека.

Общественное управление было организуемо системой общественных же проектов – совместных начинаний. Любой человек мог изобрести общественную надобность и привлечь единомышленников для ее осуществления. Так как обычно существование того или иного общественного явления сильно зависело от самих людей, то общественных организаций как таковых не наблюдалось. Начинания сменялись довольно часто и могли существовать одновременно в одной и той же сфере интересов и задач. Форм, передаваемых по наследству, косневеющих не существовало. Строй жизни не поощрял тупость и леность. Когда люди собирались для начала нового проекта, они обращались к Иканодзу, чтобы он дал им ясность мысли, благость идей и силу действий. И удивительное дело – действительно полезные общественные проекты входили в силу, а начинания легкомысленного порядка быстро слабели и рассыпались.

Общественное изобретательство не было делом мастеров-самоучек, вольно переходящих от изобретения универсальной колесной формулы велосипеда к изобретению не менее универсальной формулы общественного блага или прямому утверждению национальной идеи. Наоборот, века поисков принесли сложное знание, принимающее в расчет чуть ли не все связи всего со всем. Знание, где каждая сущность, наполняющая собою формы этого мира, имеет свой знак – иероглиф; а связи между этими сущностями и движимыми ими формами – суть правила соотнесения иероглифов друг с другом, пути возникновения смысла. И здесь иканийцы нечувствительно прошли мимо материковых традиций построения науки, создав знание, говорящее не языком чисел, а языком качеств-имен. Рассказывают, Иканодзу беседовал звездными вечерами у костра с первыми иканийцами именно таким языком, языком символов, духовных соотнесений. И окружающие предметы и события представали перед глазами и навеки запечатлелись в душах иканийцев удивительными именами, иероглифами. Потому и мыслили иканийцы странно. Соответственно и писали не предложениями, не смысловой линией, а узором смысла. Там, где образованный грек записывал немудреную, в общем-то, мысль на половине пергаментного свитка, иканиец ставил пару-другую иероглифов, располагая их рядом друг с другом, изменяя что-то таинственно в написании самих иероглифов, – и смысл, оставаясь похож как будто на мысль, высказанную тем же греком, оказывался многомыслием, обретал новые оттенки, внутренние связи и грани соприкосновения с остальным миром. Подростки в пору своего взросления забавлялись тем, что наобум соединяли разнообразные иероглифы, случайно, по воле прихоти изменяя что-либо в их написании, и, обнаруживая непредсказуемые смысловые переливы, в восхищении созерцали рождение новых миров, сочинить которые материковые народы и мечтать не могли. Так в игре подросток приучался всматриваться и вдумываться в начертанные им иероглифы и через них в скрытую суть мира.