Пимскому почудилось, что он припоминает этого человека, что где-то когда-то между ними что-то было… или могло быть?.. или еще будет? Он помотал головой – в не й как будто несколько прояснилось. Но возникла тревога. Он посмотрел на Символиста уже с беспокойством.

– Ну так я тебе напомню. Символист Василий. В своем роде, свободный художник. – Гость хохотнул.

Этот смех не понравился Пимскому. Но в голове уже возникли названия брошюрок: «Символист и Луна», «Мироздание и честный Символист». И были эти названия из мира двадцатого столетия.

Пимский часто вспоминал двадцатое столетие. И все эти машины, механизмы, книги и моды не казались ему чем-то диковинным. Эти образы приходили к нему из памяти Григория Цареграда. Да вот беда – помнил всё это Пимский только будучи сильно пьяным, а протрезвев, напрочь забывал. И снов, какие снились тому же Григорию, не видел и о существовании двойника не подозревал.

– Что-то припоминаю, – признал приват-доцент. – Постойте. «Символист и Луна» – не ваша ли вещь?

– Моя, – усмехнулся гость. – Поесть найдется? Замерз как бобик.

– Я отпустил Пелагею. Могу налить. – Пимский приподнял бутыль за горлышко.

– Этого не употребляю. Чай есть?

– Есть, но меня, понимаешь, ноги не держат.

– Я сам разберусь.

Гость вышел на кухню. «Ну сам так сам», – подумал Пимский и употребил еще стопку. А потом еще одну.

Вскоре Символист вернулся с подносом, уставленным провизией. Похоже было, что он основательно выпотрошил запасы Пимского. Тут были и большой земляной орех, произрастающий на востоке, в Поднебесной империи, и миндаль в сахаре, и конфеты, и любимые ванильные пирожные Пимского. Символист Василий водрузил всё это на ломберный столик, прямо поверх рукописей, снова вышел и вернулся с самоваром и большой литровой бутылкой кваса.

Снова расположился в кресле, не спеша налил себе чаю, – хозяину не предложил, – кинул в рот пригоршню миндаля и, прожевав, сказал:

– А скажи мне, Пимский, откуда ты так хорошо знаешь будущее? Что интересно – только двадцатый век.

– Откуда мне знать? – хмуро ответил тот.

– Ну как же. Повесть «Символист и Луна» написана в двадцатом веке. И написана мною. Так-то. Признайся, ты знаешь, что такое «самолет» или, скажем, «танк», а? Ну шевели мозгами!

– Знаю, – подтвердил Пимский. – Слова знакомые, и как выглядят знаю. Да что вы…

Символист поморщился:

– Пимский, давай на «ты». Скажи, что ты по этому поводу думаешь?

– На ты, так на ты.

– Да нет же, я о твоем знании двадцатого века.

– Шут его знает. Делириум.

– Да нет, Пимский, не горячка у тебя. Пимский, ты почему не помнишь? Ты врешь, ты всё помнишь! Ты не можешь не помнить, ты ведь так устроен, чтобы помнить всё! Ты же знаешь, кто тебя таким устроил!

– Грехи мои тяжкие, – медленно и вдумчиво произнес Пимский. И протянул руку за бутылью.

– Хватит пить. – Символист поднялся и бесцеремонно отобрал бутыль. – У нас серьезный разговор. Я долго тебя искал. Ты думаешь, я забыл наши прошлые встречи? Где твои громы, где молнии? Ты решил играть со мной? Играть в пьянчугу?

Пимский всей пятерней сдавил лицо. Хмель куда-то улетучился, Пим уже не был тем приват-доцентом, чудаковатым историком, точнее, был не только им, но и кем-то еще. Тем, кто на самом деле когда-то, в иных мирах встречался с этим существом, которое нынче сидело перед ним и разрезало земляной орех. Но Символист удивлялся не зря, Пимский на самом деле ничего этого не помнил, словно кто-то запер на ключ его глубинные воспоминания.

Василий блеснул моноклем, бегло глянув в глаза Пимскому, – не вспомнил ли тот. Пимский смотрел на Символиста жестко и враждебно. Но и только. Откуда-то он знал, что Символист – враг, смертельный и беспощадный. Но не понимал истоков и смысла этой вражды.