Проводив доктора, Клим наконец-то закурил. На этот раз он не получил обычного удовольствия от папиросы. То ли болезнь мешала насладиться душистым табаком, то ли слова эскулапа о вреде курения засели в мозгу. Он снял со шкапа стопку уже читанных петербургских газет и с удивлением обнаружил кучу объявлений о сдававшихся внаём комнатах и даже целых дачах в Ораниенбауме, которые он раньше не замечал. «За тридцать – сорок рублей можно снять неплохую комнату, а ещё за десять – столоваться трижды в день, – рассудил Ардашев. – Только всё равно придётся просить отца выслать как минимум рублей пятьдесят – семьдесят. Ведь у меня только две красненьких[10] остались».

Надо признать, что снадобья, выписанные доктором, оказали своё благотворное влияние на молодой организм студента восточных языков Императорского Санкт-Петербургского университета. Молоко, отваренное с винными ягодами[11] и шалфеем, капли датского короля[12], компрессы и порошок из шпанских мушек, раздражающих лёгочные ткани, уже через неделю подняли больного на ноги.

Отец как будто на расстоянии почувствовал потребность сына в деньгах и выслал почтовый перевод на целых сто рублей. Теперь Ардашеву ничего не мешало выполнить рекомендацию доктора и двинуться к морю. А вот бросить курить как-то не получалось. Скорее всего, виной тому было уже поправившееся здоровье, а может, и нежелание полностью лишать себя вполне доступного удовольствия. Во всяком случае, Клим намеривался уменьшить количество выкуренных папирос до десяти штук в день. И пока это ему удавалось. Совершенно случайно он купил у букиниста книгу о перипетиях светлейшего князя Меншикова. В ней описывались его злоключения за последние два года жизни. Это приобретение было очень кстати, поскольку Ораниенбаум и был построен сподвижником Петра на месте захолустной финской мызы[13] в сорок домов. Вот и отправился студент со станции Петербург в Ораниенбаум 24 июня 1891 года[14], в понедельник.

Ардашев стоял на перроне и наблюдал за суетой людского муравейника. Пахло как обычно на любом российском вокзале: дёгтем, угольной пылью и керосином. Пассажиры спешили, толкались, старались поскорее забраться в вагоны. И даже степенные монахи со священниками не отличались благонравной неторопливостью. «Странные существа – люди. Всё боятся куда-то не успеть… Помнится, прочитал в какой-то газете, что, по подсчётам учёных, весь материал, из которого сделан человек, если купить его в лавочке, стоит 1 рубль 82 копейки. Всего-то-навсего! А сколько разговоров! Сколько у иных тщеславия и ложного самомнения!.. А тут рубль и восемьдесят две копейки. И всё! Даже обидно как-то. Знал бы об этом Александр Данилович Меншиков, разве стал бы он набивать свои сундуки драгоценностями, в том числе из государственной казны, общая ценность которых, в совокупности со вкладами в Амстердамском и Венецианском банках, почти равнялась годовому бюджету Российской империи в 1727 году?»

Поезд покатил дальше. Монах, слава Господу, покинул купе. За вагонным окном бежали дома, люди, повозки, и где-то далеко синяя гладь Финского залива соединялась с небом. Мелькали станции: Стрельна, Новый Петергоф, Старый Петергоф и, наконец, конечная станция Балтийской железной дороги Ораниенбаум.

Клим, облачённый в синий костюм, жилетку, галстук и канотье с чёрной лентой, вышел на платформу с небольшим чемоданом и тростью. Двухэтажное каменное здание вокзала смотрелось как вельможный дворец, хотя и относилось ко второму классу. По перрону сновали артельщики в длинных белых фартуках. По краям стояли длинные лавочки. Внутри имелись отдельные помещения для первых трёх категорий пассажиров и два буфета, в одном из которых, судя по объявлению, бесплатно выдавались письменные принадлежности. Чуть поодаль расположился газетный киоск. Он-то и заинтересовал новоявленного вояжёра.